Ночи и рассветы - Мицос Александропулос

А как-то раз утром в Криакуро появился врач, растерянный и ошеломленный, словно краденая невеста. Хитростью и силой его доставил из Астипалеи Фантакас. Врачу было за шестьдесят, он устал от дороги и сердился на все и вся. И Лиас, и Космас постарались смягчить его гнев, но гораздо успешнее повлияли на врача сами раненые партизаны, которые нуждались в его помощи.

— Ну ладно, — сказал врач, — я остаюсь. Правда, и выхода у меня другого нет: что стоит моему дракону-похитителю снять с плеч эту седую голову? Но вы не думайте, не о голове своей я пекусь! Нет! Жаль покидать этих героев! Ради них и останусь! Однако имейте в виду: политикой я не занимаюсь и программы ваши не ставлю ни в грош…

Врач еще долго шумел, как будто старался убедить их, что старик он строптивый и своенравный: еще раскаетесь, что меня похитили. Космас слушал его с понимающей улыбкой: что и говорить, обошлись с врачом довольно бесцеремонно, и проглотить такую обиду нелегко.

Зато Лиас, привыкший судить обо всем только по тому, Что он видел, слышал и мог пощупать рукой, принял врача таким, каким он представился. Он сразу же заверил врача, что в его расхождениях с ЭАМ нет ничего страшного.

— Все греки, независимо от своих политических убеждений…

— Знаю, знаю, — ворчал врач. — Читал я кое-какие ваши книжонки. Зовете к сотрудничеству все партии и группировки… Но со мной, дражайший, дело обстоит иначе: я не вхожу ни в какую партию, я против политики.

— Ну и хорошо! — успокоил его Лиас. — Пусть будет так. Хотя все эти рассуждения об аполитичности теперь уже никого не проведут. В классовом обществе аполитичных людей не существует!

— Но я-то существую! — возмутился врач. — Может быть, вы и в этом сомневаетесь?

— Существуете, существуете! — согласился Лиас. — Но и вы так или иначе проводите политическую линию!

— Что значит так или иначе? Вот уже сколько лет я не состою ни в одной партии!

— Вот именно! Не примыкая к партии, самим фактом невмешательства и пассивности вы волей или неволей проводите определенную политику!

— Ну, это уже софистика! Это все равно что твердить: если ты не черный, то, значит, белый. А между тем есть и другие цвета. Есть, например, воздух. Какой он, воздух, черный или белый?

— Он аполитичный, — ответил Лиас. — Однако ночью он становится черным, а днем белым.

— Уф! — устало выдохнул врач. — Первый раз я беседовал с коммунистом лет тридцать назад. Он говорил то же самое, что и вы!

— Потому что ему вы говорили то же самое, что и мне… И потом — что за это время изменилось? Характер революции…

— Знаю, знаю… — Врач прервал беседу и пошел навестить раненых.

Несколько дней спустя из Астипалеи прислали человека с лекарствами и кое-какими инструментами для врача. Человек этот приехал на ослике. Он пробрался через деревни, занятые немцами и цольясами, выдавая себя за спекулянта. Отважившись на столь рискованное предприятие, он, конечно, не мог предположить, что самая большая опасность подстерегает его у цели, в партизанском лагере.

Космас сразу же заметил, как нахмурился Лиас, едва увидел этого человека. Партизаны благодарили его, жали руки, обнимали, а Лиас стоял в стороне и не сводил с него злого и подозрительного взгляда.

— Где-то я тебя видел, — сказал он, не подавая руки.

— Ты прав, мы вместе работали, на железной дороге.

— Вайяс, кажется, твое имя?

— Вайяс! У тебя хорошая память!

— Да! — сухо отрезал Лиас. — Память у меня хорошая.

Вайяс разгрузил своего ослика и пошел передохнуть. Ночью он собирался отправиться в обратный путь. А Лиас отвел в сторону Космаса и Керавноса и сказал, что этого человека нужно немедленно арестовать.

— Он предатель, его нужно судить…

— Кто? — разом переспросили Космас и Керавнос. — Что он сделал?

— Потом узнаете. Пошли, Керавнос, партизан, его надо арестовать!

— Это неправильно, товарищ Лиас, — тихо сказал Космас. — Человек жизнью рисковал, а мы его арестуем? Это несправедливо!

— Как так несправедливо?

— Мы не имеем права. Мы не можем дать партизанам такой приказ.

Возражения Космаса еще больше рассердили Лиаса. Он вспыхнул, как спичка.

— Ты сам пойдешь и арестуешь его! Я тебе приказываю.

Лиаса невозможно было узнать. Пожилой человек, старший товарищ, рассудительный и невозмутимо спокойный — таким знали его Космас и Керавнос. А теперь он весь дрожал и задыхался от ярости. Ярость плохой советчик, и Космас понимал, что в этот момент уступать Лиасу нельзя.

— Да что же он сделал?

— Он штрейкбрехер, он сорвал нам очень важную забастовку!

Воспоминание о сорванной забастовке распалило его еще сильнее. Лицо Лиаса побелело, и Космас уже раскаивался, что задал ему этот злополучный вопрос.

— Ну, ничего, успокойся. Все будет в порядке, — сказал он примирительно. — Вайяс теперь спит, время у нас еще есть. Торопиться некуда…

— Сорвал нам такую забастовку! — не унимался Лиас.

— Какую? — спросил Керавнос. — Когда?

— В двадцатом году. На железной дороге… Как сейчас помню…

Керавнос помолчал-помолчал, потом не выдержал и расхохотался.

— В двадцатом году! Да меня еще в живых тогда не было!

Засмеялся и Космас. Лиас посмотрел на них с упреком.

— Смеетесь? Отчего же теперь не посмеяться! Посмотрел бы я, как бы вы тогда посмеялись…

Он махнул рукой и зашагал прочь.

Потом у себя в шалаше они вернулись к этому разговору. Лиас был уже спокоен и по-прежнему рассудителен.

— Ты, конечно, правильно сделал, что не согласился, — сказал он Космасу. — У меня, знаешь ли, голова дошла кругом, когда я его увидел. Пусть себе едет на здоровье, только бы на глаза мне не попадался.

Однако после обеда он снова спросил о Вайясе, уехал он или нет.

— Ночью уедет.

— Пойдем, хочу с ним потолковать…

Вайяса они нашли возле костра.

— Как тебя занесло в Астипалею? Давно туда перебрался?

— Жена моя из Астипалеи. Когда начался голод, мы всей семьей переселились к ее родным.

— Дети у тебя есть?

— Трое. Сыновья.

Лиас чуть улыбнулся.

— Скажи-ка мне вот что, Вайяс. Ты теперь человек женатый, семейный, как же ты не побоялся сюда поехать?

Вайяс ответил не сразу.

— Это хорошо, что я тебя здесь встретил. Надо же, в конце концов, смыть то старое пятно. Как ты думаешь, смою?

— Смоешь, хорошими делами смоешь…

— Я тоже так думаю, — кивнул Вайяс, Прощаясь, Лиас протянул ему руку.

— Счастливо! Смотри не лезь очертя голову! Рисковать попусту не следует.

Когда они возвратились к себе в шалаш, Лиас взял Космаса за руку.

— Ты молодец! Так и нужно! Молодежь должна отстаивать свои взгляды. Мы, старики, как видишь, не без изъяна: у кого нервишки, у кого… А ты сегодня помешал недоброму, неправому делу. Вовремя остановил…

Вайяс ушел пешком. Вместе с лекарствами он оставил в лагере своего ослика. Колокотронис был счастлив. «Полк» приобрел еще одно вьючное животное. Первым был мул, на котором доставили врача.

Полк понемногу комплектовался.

Всего в отряде теперь было девяносто шесть бойцов. Их разделили на две роты. Командирами поставили двух учителей из группы Лиаса, офицеров запаса. Керавнос вернулся в свою стихию. Он собрал старых однополчан, переманил кого посмелее из новичков и организовал «особый» взвод. Едва у Космаса выдавалась свободная минутка, он бежал к своим товарищам.

Его тянуло к песням, к партизанскому, костру, а приходилось думать о продовольствии, о лекарствах для раненых. Как-то вечером Лиас завел обычный разговор о том, что бинтов опять не хватает, а для лошадей пора раздобыть солому, На окраине деревни пели партизаны.

Никогда еще нос Лиаса не казался Космасу таким чудовищным. «До чего же я невезучий! То англичане, то солома… Пошлю-ка я все это к черту. Пусть Лиас найдет себе кого-нибудь другого…»

Лиас замолчал и пристально посмотрел на Космаса.

— Сколько тебе лет, Космас?

— Двадцать. А что?

— Ничего. Сходи к Керавносу, отдохни. О соломе поговорим в другой раз.

Космас не заставил себя уговаривать. Он поспешил скрыться, словно ученик, сумевший до звонка выскочить из класса.

Партизанский патруль сторожил по ту сторону реки дорогу на Кидонохорья — оттуда все время прибывали добровольцы. Однажды часовые привели в лагерь Михалакиса, мальчика лет тринадцати-четырнадцати.

— Михалакиса я возьму к себе, — сказал врач. — Он мальчик смышленый, будет санитаром, а потом фельдшером, а там, глядишь, и меня заменит. Что скажешь, Михалакис?

— Хорошо, — тряхнул рыжеватым хохолком Михалакис.

Через несколько дней встревоженный врач снова заглянул в штаб.