Побеги любви - Мэри Стюарт

— Я уверена, он бы попросил меня, если бы додумался. Но до вашего приезда он считал, что возьмет крепость в один день, и это даст ему возможность поставить на колени вас. Когда же вы приехали, у него не осталось времени подумать ни о чем — он должен был бежать. Однако я не сказала вам, что он д'Эмбрей по той же самой причине, что и вначале. Я не хотела больше страдать от вашего гнева — или от этого. — Она провела рукой, обозначая границы ее заключения.

— И я должен поверить в твои объяснения тогда как, похоже, вы с д'Эмбреем шли рука об руку в этом обмане? Он оставил тебя в Киркбурге, чтобы я нашел тебя, — напомнил он сухо. — Чтобы я был очарован тобой и поделился своими планами?

— Он предполагал, что вы будете обговаривать со мной условия. Однако он оставил меня там, так как запаниковал. Вы приближались с пятьюстами человек. А у него только сто. Он собирался вернуться обратно с армией Лионса, которая была послана в Турес осадить вас. Возможно, он надеялся, что я отвлеку вас достаточно надолго, чтобы он мог бежать. Что у него происходило в голове в тот момент, я не знаю. Но что я знаю точно: он не собирался оставлять меня у вас в руках. Он хотел вернуться. И вернулся. Когда он нашел меня в тот день в лесу, он сказал, что думал, вы убили меня.

Уоррик фыркнул.

— Очень умно придумано, но я не верю ни одному слову.

— Вы думаете, меня заботит то, во что вы верите? Месяц назад — да, но не сейчас.

— Твои обстоятельства зависят от того, во что я верю.

— Мои обстоятельства не могут стать хуже.

— Не могут? — спросил он с угрозой в голосе. — Я могу действительно наказать тебя.

Это заставило ее вскочить на ноги в ярости.

— Давай, вперед, черт тебя возьми! Сделай это! Все равно это не прибавит ничего к тому презрению, которое я сейчас испытываю к тебе.

— Сядь, — глухо прорычал он.

Она села, нет, не перед ним.

Она обошла камин, прошла к другому окну и села там на скамейку, вполоборота к окну. Она невидящим взглядом смотрела наружу, чувствуя, как руки дрожат у нее на коленях. Она ненавидела его. Презирала его. Она бы хотела, чтоб он…

Она услышала, как Уоррик подошел сзади, закрывая проход из этой ниши, так что она не могла бы уйти, если только не оттолкнула бы его.

— Ты не оправдаешь себя. Я тебе не верю, что бы ты ни сказала теперь. То, что ты сделала, похоже на предательство. Если бы ты сказала, что д'Эмбрей в моих владениях, я пустился бы за ним в погоню, несмотря на ночь. Если бы ты сказала мне, что ты Ровена из Туреса, я бы скорее защитил твои владения…

— Скорее? — саркастически оборвала она. — Вы не думаете, что я обеспечиваю их вам сейчас, нет?

— Успокойся, — фыркнул он. — Твое негодование неуместно, Я не могу отпустить тебя, чтобы ты сообщалась с этим дьяволом, и я вовсе не уверен, что у вас нет секретного посланника, который передает сообщения. Мне теперь надо будет спросить людей, чтобы узнать, кто входил и выходил отсюда. Будь благодарна, что я не засадил тебя в темницу.

— Благодарной за этот гроб, где я не слышала ни слова ни от одной живой души в течение месяца? Да, я благодарна, — язвительно проговорила она.

Последовало молчание. Она не оборачивалась посмотреть, произвели ли на него впечатление эти слова. В своем гневе он приговорил ее, не проверив своих подозрений, даже не спросив ее, виновата ли она. Эта проклятая боль, о которой Ровена думала, что она утихла, стала опять острой, дрожала у нее внутри, комом сжималась в ее горле.

Наконец она услышала, что он вздохнул.

— Ты вернешься к своим обязанностям, которые у тебя были вначале. Но тебя будут сторожить. И тебе никогда не будут доверять.

— Когда это, интересно, мне доверяли? — спросила она горько.

— Когда ты была со мной в постели, я доверял и не думал, что ты предашь меня.

— И я не предавала. Это была предосторожность — то, что я делала.

— И когда ты изображала, что хочешь меня?

Ровена хотела бы ему ответить: «Да это тоже», но она не собиралась врать, чтобы причинить ему боль.

— Нет, я имею в виду свое молчание. Но вы можете не беспокоиться, что мое непристойное поведение в прошлом грозит вам опять. Что бы я ни чувствовала тогда, этого уже нет.

— Черт возьми, Ровена, ты не заставишь меня сожалеть о моих действиях. Это ты…

— Избавьте меня от дополнительных обвинений. Я не желаю больше ничего от вас слышать, кроме … скажите, что вы сделали с моей матерью?

Уоррик молчал так долго, что она думала, он не ответит ей. Он был достаточно жесток, чтобы оставить ее в неведении, но нет — не так жесток.

— Я поручил ее заботам моего друга, Шелдона де Вера. Она помогла мне при взятии Эмбрея. Поэтому я отплатил ей благодарностью. Она помогла мне также открыть оставшиеся твои владения, что ты должна была сделать. Людей д'Эмбрея выгнали оттуда почти без кровопролития. Он больше не имеет контроля над тем, что твое.

Она не поблагодарила его за это. У него теперь контроль над всем, что ее, также, как и над ней, и непохоже, что он собирается от этого отказываться.

Спокойно, не оборачиваясь к нему, с равнодушием к тому, что с ней будет, она сказала:

— В тот день, когда вы вошли в Киркбург, я собиралась дать вам вассальную клятву — несмотря на вашу ужасную репутацию — если окажется, что вы лучше Гилберта… но вы не оказались лучше. Вы послали меня прямо в темницу. Неудивительно, что я никогда не решалась вам привнаться, кто я.

Он ушел раньше, чем слезы брызнули из ее глаз.

46

Возвращение Ровены к ее прежним обязанностям не подняло унылого настроения, которое царило в Фулкхесте. Мэри Блуэ счастлива не была. Мелисант часто плакала. Милдред непрерывно ворчала.

Эмма смотрела на отца таким взглядом, что ему бы следовало наказать ее, но он этого не делал.

Ровена отказывалась разговаривать с кем бы то ни было, включая Милдред, на которую она была сердита за то, что она предложила ей тот план, который так жестоко ударил по ней самой. Уоррика это не задело, задело ее. Поэтому она теперь слушала Милдред, закрыв глаза и уши, и едва ей отвечала, если отвечала вообще.

Недели тянулись, похожие на ее первые дни у Уоррика, за некоторыми существенными исключениями. Она не прислуживала Уоррику ни в ванне, ни в постели. И он не улыбался ей больше той жестокой улыбкой, которую она ненавидела.

Он вообще едва ли глядел на нее, а когда все же глядел, то без всякого выражения. Она была тем, чем он и хотел ее вначале сделать, служанкой, которую не замечал. Она перестала надевать свою одежду, хотя он ей этого и не запрещал.

Она все еще иногда инструктировала Эмму, когда находилось время. Ей нравилось это, и она старалась скрывать свои чувства от девушки. Ее чувства колебались между подавленностью и горечью. Потом осталась только горечь.