Комментарии к русскому переводу романа Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка» - Сергей Солоух

В оригинале: profous. Любопытно лишь в смысле общей непоследовательности ПГБ. То он чохом переводит все дериваты, в том числе и профоса, например ч. 1, гл. 9, с. 107: štábní profous Slavík – штабной тюремный смотритель Славик, то оставляет как есть слово, в отличие от «обер-лейтенанта» не каждому понятное без словаря иностранных слов и примечания. Я – за последнее, но уже тогда последовательно и везде.

Швейка провели по двору, и поручик с нескрываемой радостью увидел, как отпирается дверь с черно-желтой дощечкой и надписью «Regimentsarrest» /Полковая гауптвахта (нем.)/, как Швейк исчезает за этой дверью и как профос через минуту выходит оттуда один.

См. комм, о Марианской казарме выше: ч. 2, гл. 2, с. 322.

В темной тюрьме Мариинских казарм Швейка сердечно встретил валявшийся на соломенном матраце толстый вольноопределяющийся.

Определить принадлежность сослуживца к особому отряду вольноопределяющихся было так же несложно, как отделить денщика от простых смертных (см. комм., ч. 2, гл. 1, с. 270). На обшлагах мундирных рукавов у вольноопределяющихся были золотые шелковые нашивки с тонкой продольной черной нитью. См. также ниже комм., ч. 2, гл. 2, с. 331.

С. 326

Ночью на площади под галереей он в пьяном виде случайно съездил по шее одному артиллерийскому поручику, собственно говоря, даже не съездил, а только сбил у него с головы фуражку. Вышло это так: артиллерийский поручик стоял ночью под галереей и, по всей видимости, охотился за проституткой. Вольноопределяющийся, к которому поручик стоял спиной, принял его за своего знакомого, вольноопределяющегося Франтишека Матерну.

Происшествие, как и большинство подаренных автором Мареку, случилось с самим Гашеком, впрочем, уже после того, как он был отчислен из школы вольноопределяющихся (см. комм, выше: ч. 2, гл. 2, с. 324). Нечто схожее в марте или апреле 1915-го Гашек проделал с каким-то юнкером, приняв ночью на улице за старого знакомого. За что, уже как простой, безо всяких привилегий солдат, был на 14 суток лишен увольнительной (kasárník).

Как установил Йомар Хонси, Франтишек Матерна (František Matema) – реальный пражский знакомый Гашека, хозяин гостиницы с почасовой таксой «U Valšů» (см. комм., ч. 1, гл. 9, с. 106. и ч. 2, гл. 10, с. 129).

— Точь-в-точь такой же заморыш, — рассказывал он Швейку. — Ну, я это потихоньку подкрался сзади, сшиб с него фуражку и говорю: «Здорово, Франта!»

В оригинале Марек говорит: «Servus, Franci!», то есть приветствует знакомого точно так же, как фельдкурат Кац (см. комм., ч. 1, гл. 9, с. 118). Совершенно непонятно, почему здесь, в отличие от первой книги и третьей (ч. 2, гл. 3, с. 378), ПГБ предпочел дешевому снобизму человека с образованием «Servus» какое-то социальной коннотацией не окрашенное «Здорово».

— Когда меня призывали, — продолжал он, — я заранее снял комнату здесь, в Будейовицах

См. комм, выше: ч. 2, гл. 2, с. 324 о привилегии вольноопределяющихся жить вне казармы.

и старался обзавестись ревматизмом. Три раза подряд напивался, а потом шел за город, ложился в канаву под дождем и снимал сапоги.

Именно таким образом получил свой ревматизм Швейк в повести. См. комм., ч. 1, гл. 1, с. 25.

Что касается реального ревматизма самого Гашека, то, как пишет Радко Пытлик, эта застарелая болезнь и впрямь не на шутку разыгралась (трудно сказать, чем спровоцированная) почти немедленно после исключения Гашека из школы вольноопределяющихся, что еще немного отсрочило отправку Гашека на фронт, с одной стороны, а с другой – близко познакомило будущего романиста с бытом будейовицкого военного госпиталя. Последнее обстоятельство обогатило новыми красками жизненный путь авторского альтер-эго в романе – вольноопределяющегося Марека.

Потом я целую неделю зимой по ночам ходил купаться в Мальше

Мальше (Malše) – южночешская речка с истоком в Австрии, впадающая во Влтаву. Заходит к устью плавной дугой буквально в ста метрах от Марианских казарм в Будейовицах.

ноги у меня были теплые, словно я лежал в теплых туфлях.

В ПГБ 1956 «я лежал в валенках». Валенки, бесспорно, кажутся вполне уместными здесь, если выше в переводе «жандармы на печи» (см. комм, выше ч. 2, гл. 2, с. 318) и «около крайней избы надпись: «Село Путим» (ч. 2, гл. 2, с. 288) В оригинале у Гашека «домашние тапочки» – papuče (jako kdybych nosil papuče).

Каждый божий день я ходил в «Порт-Артур»

Йомар Хонси, исследовав адресную книгу Ческих Будейовиц 1915 года, обнаружил в городе лишь два борделя (nevěstinec). Ближайший к Марианским казармам находился на улице Касаренска (Kasárenská) и принадлежал Мартину Томандлу (Martin Tomandl).

Наконец познакомился я «У розы» с одним инвалидом из Глубокой.

Йомар полагает, что речь о заведении «У белой розы» («U bílé růže»), располагавшемся рядом с казармами на Пражской (Pražská) улице. Здание не сохранилось.

Глубока – Hluboká nad Vltavou (Глубока над Влтавой) небольшой город на север от Будейовиц. Чуть больше десяти километров. Уже упоминался в комм, к этой главе (см. выше: ч. 2, гл. 2, с. 312), да и ранее в романе. Знаменит родовым замком Шварценбергов (комм., ч. 2, гл. 2, с. 285), который одна из княгинь повелела перестроить в стиле полюбившейся ей виндзорской неоготики в середине девятнадцатого века.

С. 327

Потом счастье еще раз улыбнулось мне: в Будейовицы, в госпиталь, был переведен мой родственник, доктор Масок из Жижкова. Только ему я обязан, что так долго продержался в госпитале.

Такого благодетеля посчастливилось встретить и Гашеку. Но это не был свояк, как в оригинале (pošvagřenec), а просто добрый и отзывчивый доктор Гануш Петерка (Hanuš Peterka), мобилизованный в Будейовицкий госпиталь из небольшого окрестного городка. Петерка сначала подтвердил ревматизм у Гашека, затем несколько недель лечил этот недуг в полковом госпитале, после чего смог перевести будущего автора «Швейка» в восстановительный госпиталь для выздоравливающих. Таким образом милосердно оттягивая и оттягивая отправку писателя на фронт.

Я, пожалуй, дотянул бы там и до освобождения от службы, да сам испортил себе всю музыку этим несчастным «Krankenbuch'ом» /Больничная книга/. Штуку я придумал знаменитую: раздобыл, себе большую конторскую книгу, налепил на нее наклейку и вывел: «Krankenbuch des 91, Reg.», рубрики и все прочее, как полагается.

Еще одна художественно переосмысленная авантюра самого Гашека. Как только ревматизм, то ли благодаря лечению доктора Петерки, то ли весеннему солнышку, слегка отпустил романиста, он тут же нашел способ согревать свои суставы прогулками до пивной и обратно. Точно так же, как Марек, Ярослав, обманывал бдительность часового у ворот большой амбарной книгой с надписью «Marodenbuch der III Ersatzkompanie» («Больничная книга третьей запасной роты»). Правда, по уверению Радко Пытлика, Гашек не утруждал себя, как Марек, выдумыванием больных или болезней, страницы его амбарной книги с важной наклейкой на обложке были девственно чисты.

У ворот госпиталя всегда дежурили ополченцы.

Будейовицкий военный госпиталь (K.u.k. Reserve-spital) находился в казармах войск самообороны (Landwehr) на улице Радецкого (Radetzkygasse), ныне проспект Жижки (Žižkova třída), оттого на воротах и стояли landveráci – солдаты самообороны, которые у ПГБ всегда «ополченцы» (см. комм., ч. 2, гл. 1, с. 270).

Человек-то хочет быть гигантом, а на самом деле он дерьмо. Так-то, брат!

В оригинале: hovno (Člověk by chtěl být gigantem – a je hovno, kamaráde). В ПГБ 1929 «а на самом деле он г..но-с». Но любопытно не это, а то, что и у дерьма, и у говна-с выпущено слово, которое ПГБ в ситуации, пахнувшей пролетарским интернациональным, охотно переводил как «товарищ», kamaráde. См. комм., ч. 2, гл. 1, с. 268.

С. 328

Свою исповедь вольноопределяющийся закончил торжественно:

— И Карфаген пал, от Ниневии остались одни развалины, дорогой друг

И даже эту свою любовь к параллелям в древней истории и мифологии дарит Гашек своему альтер-эго, вольноопределяющемуся Мареку.

Начхать мне на них!

В оригинале: Našem jim! В ПГБ 1929: «Наср.ть мне на них».

Если хотите вкусно поесть, рекомендую пойти в «Мещанскую беседу».

«Měšťanská beseda». Йомар Хонси (JH 2010), полагает, что речь может идти об одном из старейших и доныне существующем будейовицком ресторане Beseda (Na Sadech, 2036/18). Один из биографов, перечисляя список господ и кофеен, которые навещал Гашек в свой будейовицкий период, упоминает «Чешскую беседу» («Česká Beseda») – единственный ресторан, куда простых солдат, в том числе и Гашека, не пускали. Упоминается и далее в главе, см. с. 300. Вполне возможно, что это еще одно название все той же «Беседы», заведения настолько фешенебельного и солидного, что именно в нем обедал во время своего визита в Будейовици в 1924 году первый президент Чехословакии Масарик (Т. G. Masaryk).