Холодная мята - Григор Михайлович Тютюнник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он, как и все деповцы, недолюбливал нового начальника. Старый, сутуловатый Свиридович был работягой и оборотистым хозяином. Он мог и умел призанять у людей, которые строились, досок на ремонт вагонов, потому что вовремя леса почти никогда не присылали: перемотать электромотор, чтобы не везти в центральные мастерские за сотню километров и ждать его потом целый месяц, а то и полтора; он вертелся как белка в колесе и всегда выкручивался, «вытягивая» план, а заодно и прогрессивку, которую и сам ждал каждый квартал, откровенно радуясь, что она будет: Свиридович имел семью из девяти душ. Не дать план на сто с лишним означало для деповцев обидеть старика, подвести, предать…
Тур, возможно, потому, что стал начальником легко и быстро — из десятого класса в институт, из института в депо — жил еще в себе, в своем инженерном звании, в своей должности, довольно высокой для небольшого поселка. Начальник шахты, главный врач, начальник депо — вот и все видные фигуры…
Чтобы подписать Ивану справку с места работы для вечерней школы, велел позвать его от станка к себе в кабинет и сказал важно, поигрывая то одной, то другой бровью:
— Это похвально, что вы, Срибный, хотите учиться. Я — за. Учитесь. Хоть в академии. Но не забывайте: главное — производство. Мне нужны колеса.
— Вам? — весело удивился Иван.
Тур покраснел, но сказал упрямо:
— Да, мне, поскольку я отвечаю за план.
Он был старше Ивана, может, на год-два.
Тура не любили за чрезмерно начальнические интонации, за приторный запах «шипра», что и в кабинете и в цехах исходил от него, как нар из котла. Деповцы прозвали Тура просто и ехидно — «начальник». «Сделаем, начальник», «Не знаю, начальник», «Ша! Начальник идет!..»
Ехидства он, однако, не замечал. А может, хотел одолеть его молчанием.
Тур какое-то время прислушивался к свадебному шуму, потом сказал, раскачиваясь на носках безукоризненно начищенных туфель:
— Наша пара женится, деповская. Нужно было бы сходить поздравить молодых. Как вы думаете, Срибный?
— Почему — поздравить? Вы же не председатель поселкового Совета, — сказал Иван. — Пойдите посидите за столом, выпейте, песню спойте, потанцуйте, если умеете.
— Некогда мне петь, товарищ Срибный, — вздохнул Тур и перестал раскачиваться. — Вон возле столярного цеха вагон с досками еще со вчерашнего вечера стоит, а разгружать некому. Не освобожу вагон сегодня, завтра плати штраф за простой. Сутки — шестьсот рублей. А чем их потом покрывать, а, Срибный? — с нажимом спросил Тур, мол, ты меня тогда в кабинете уколол, помню, а что бы ты делал на моем месте сейчас? — Придется взять человек четырех со свадьбы…
Иван взглянул на часы. Через десять минут должен был прийти пассажирский.
«А ведь снимет, гусак, испортит людям свадьбу!» — подумал, но вслух сказал:
— Не нужно никого снимать. Я один разгружу.
— Ну-у… — снисходительно улыбнулся Тур. — Четырехосный пульман — это, Срибный, шестьдесят тонн. Пусть дерево меньше потянет, пятьдесят. Представляете?
— Представляю, — ответил Иван и пошел к станции.
— Слушайте, Срибный! — уже вдогонку ему крикнул Тур. — Если вы действительно беретесь… Я завтра же оформлю вам наряд на сто рублей. Согласны?
— Посмотрим!.. — засмеялся Иван, — засмеялся не обещанию Тура (он знал, что такого наряда нормировщик ни за что не подпишет), а от радостного предчувствия встречи с нею, вот сейчас, через несколько минут.
Пока он бежал, пока пролез под тремя товарняками, пассажирский уже пришел. На перроне, как всегда в воскресенье, было многолюдно, пел Шуркин баян, прохаживалась парами и молодежь, мелькал и танкист в сбитом набекрень шлеме, но уже без краг…
Иван увидел ее еще от тепловоза, у того же пятого вагона, в котором он тогда ехал. Увидел и снова побежал. Потом пошел медленным шагом: она была не одна, из вагона вышел высокий, лысоватый мужчина в блестящем на солнце светло-сером костюме, курил и, улыбаясь, говорил что-то. Он держал за руку девочку, крохотную горошинку с крылатым красным бантом на головке. Иван остановился под акацией в конце перрона и смотрел то на нее, то на девочку — маленькую кареглазую маму. Иван видел, что она ищет его в толпе, что она не Слушает улыбающегося мужчину, даже на дочку, когда та ухватилась за ее юбку и что-то лепетала ей, не взглянула.
«Муж, — догадался Иван, — сопровождает…»
Зазвенел звонок, загудел тепловоз…
Она увидела его уже из тамбура, прижала свободную от флажка руку к груди и смотрела на него, страдальчески, жалобно, улыбаясь. Лучше бы она не улыбалась!
Поезд миновал станцию, во всех тамбурах спрятались желтые флажки, остался только в одном.
Когда поезд выписал дугу, поворачивая в степь, Иван еще раз увидел ее в открытом тамбуре с прижатой к груди рукой, снял к чему-то бескозырку, снова надел и, рассеянно поблуждав взглядом по перрону, пошел назад к депо. Шел и будто смотрел ей в глаза, говорил: «Пока ездила, пока в работе была, еще жилось как-то, да?.. А в отпуске заскучала… Или мать уговорила помириться? Или он наобещал златые горы?.. Теперь едет с тобой в Одессу на Привоз набрать вяленых бычков к пиву для теши за то, что она помогла тебя окрутить… Или на одесскую толкучку — купить тебе платье из кримплена, любовь новенькую купить, солнце незаходящее… Да? Что ж, пойдем вкалывать, раз такое дело… Не везет в любви, повезет в труде!.. Новый лозунг для красного уголка! Да?.. Ну, счастливо, счастливого плавания по жизни! Руби швартовые!..»
В котельной за черным от копоти самодельным столиком сидел дядько Буряк и гудел какую-то только ему известную песню. Он перешел в кочегары, еще когда Иван приезжал в отпуск.
— Постарел, сынок, кузня уже не по мне. Руки дрожат, вижу плохо… Пусть молодые куют.
В воскресенье дядько Сашко дежурил в котельной не один, а с четушкой. Топил чуть-чуть, лишь бы дымок с трубы — ведь баня пустая, — прикладывался к четушке, выпивая по глоточку, оживлялся и улыбался сам себе или гудел песни без слов. Потом дремал и снова прикладывался.
Иван поздоровался, сел у столика на блестящую от давнего мазута скамеечку и закурил.
— Вагон буду разгружать, — сказал дядьке Сашко. — Переодеться нужно, откройте мне баню.
— На кой черт тебе этот вагон! Жилы молодые рвать? — Дядько Сашко недавно дернул, был еще горяченький, бедовый и говорливый.
— Сто рублей начальник пообещал. Как раз на пальто… А кто ему такой наряд подпишет? Никто!
— Ни за что! — воскликнул дядько Сашко. — И плюнь ты на вагон! Давай-ка лучше по граммульке на душу капнем ради воскресенья.
— Нет, — Иван поднялся. — В другой
