Ворон - Дмитрий Щербинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Печальная улыбка украсила лицо девушки; и негромким голосом молвила она:
«То было в начале сентября две осени назад, когда опадали первые яркие листья, и весь лес шелестел от ветра, сиял от солнечных лучей. Я в одиночестве шла по этой тропинке, и слышался мне, среди шепота листьев печальный голос:
— Иди за мною… иди за мною…
Вслед за этим голосом, свернула я с тропинки и вскоре вышла на поляну, над которой высился сияющий чернотой камень. На камне том сидел ворон, смотрел непроницаемыми своим оком на меня, и, когда открывал клюв, то и вылетал этот печальный шепот: „Иди за мною…“ — и, словно в воду, в камень нырнул. Еще несколько шагов, и вот настал мой черед прикоснулась к черной поверхности — она расступилась, обволокла меня, и понесла, как река маленькую щепку.
В черноте стал появляться бордовой свет, и тогда ворон развернулся. полетел на меня, стал расти — обратился в дракона, распахнул пасть — поглотил меня, наступила непроницаемая тьма…
Потом очнулась я на полянке — на той самой, где привиделся мне камень… Листья сыпались неспешно, спокойно…»
Кэния помолчала некоторое время потом, задумчиво молвила:
— Странно, что происшествие это — только теперь вспомнилось…
Альфонсо, все пребывая в восторженном, влюбленном восторге, восклицал:
— Клянусь, что никогда не оставлю тебя, любимая!.
В это время раскрылось пред ними поле, в ближней части которого красовался домик Кэнии, а в дальней, на взгорье, под пологом другого леса, проходила пустынная дорога. Синело небо, возносилась Минельтарма; травы ярко зеленели, и сияли среди них радуги цветов…
Но что-то было не в порядке — какая-то тревога чувствовалась.
— Птицы не поют. — шепотом молвила Кэния, и Альфосо, который осторожно положил руку к ней на плечо, почувствовал, как вздрогнуло ее тело.
Тут девушка протянула руку на восток, туда, где поле расходилось вширь, и стояли там, точно девицы в хороводе, с дюжину высоких и стройных берез. С той стороны заполоняла небо черная туча; видны были клубящиеся ее уступы; видно было, как наполняли ее из глубин багряные отсветы, однако молний не вырывалось; и вместо прохладного ветра, предвещающего живительный дождь, налетало иссушенное дыхание какого-то умирающего в горячке, в бреду великана.
А как стремительно эта тьма надвигалась! Вот только у горизонта была, а вот уже бросила непроницаемую тень на хоровод берез…
— Бежим к дому, за оружием! — выкрикнул Альфонсо, но Кэния отвечала ему, голосом мрачным. — Это — сама судьба. То, что привиделось мне тогда, в осеннем лесу, свершится теперь. Черный ворон поглотит меня.
В это же время подбежал Сварог, а за ним — Сереб, но девушка, кричала им, сквозь все нарастающий грохот:
— Повернитесь и бежите! — но они оставались на месте. Тогда девушка крикнула. — Я приказываю вам — бежите прочь!
В это время тень пала и на них; и тут же мир стал выжженным, призрачным. Тьма сгущалась.
— К дому! — выкрикнул Альфонсо.
А тьма, метрах в ста от них стала закручиваться в две колонны — колонны эт наполнились густым черным цветом, и стали крыльями; затем, между ними набухло из тьмы тело, и вот уже черный ворон, едва ли меньший, чем дом Кэнии, взмахнул крыльями и устремился к ним.
И тогда вспомнилось Альфонсо все то, что казалось незначимым, после знакомства с Кэнией — вспомнилось и восшествие Менельтарму, и «темный друг», и договор с ним.
А тут еще, точно раскаленное железо, коснулось ладони его; он посмотрел на руку — на указательном пальце распахнулось непроницаемое воронье око.
Ворон неестественными скачками, как картина, в одном месте стираемая, а в другом прорисовывающаяся — приближался.
В голове Альфонсо звучали такие слова:
— Ты — величайшая надежда этого мира, осмелился не только не взять трех своих братьев, но и остановиться в этой лачуге, ничтожной феи!
Альфонсо взглянул на Кэнию, и эта девушка казалась, как никогда хрупкой, как никогда прекрасной.
Альфонсо шагнул навстречу ворону и выкрикнул.
— Ты за мной пришел, а ее не смей трогать!
В ответ — спокойный голос:
— Ты должен понести наказание за то, что свернул с истинного пути…
— Эй — не тебе решать, какой путь для меня истинный, какой — нет. Я человек, и я свободен — я не твой раб!..
Тут ворон сильно взмахнул крыльями; и набросился на дом Кэнии — с размаху ударил и когтями, и крыльями — раздался оглушительный треск — полетели переломанные, объятые пламенем бревна. И тут же, из-под под пламенеющих обломков стремительно вырвался с таким трудом сотканный парус. Легко пронзил черную массу, на мгновенье выпустил веер лучей купола небесных. Но вот вновь тьма, в ней, точно кровоточащие раны, извивались языки пламени, пожирающего останки дома, и во тьме этой, с гневным лаем бросился на призрачного ворона Сварог и был испепелен одним прикосновением его крыла.
— Прочь нечистый! — выкрикнула Кания.
— Молчи, молчи, жалкая фея, не знающая ни своих родителей, ни дома!..
И тут ворон оказался прямо пред ними; навис черной горою, и веяло от него таким жаром, что жгло в легких, что глаза слепли, и, казалось, еще немного и вспыхнут они.
Тут воздух, вокруг Альфосо закружился, калеными, незримыми щупальцами его обхватил, сжал; стал поднимать все выше и выше, пока не оказался пред ним, это непроницаемое воронье око.
— Нет, нет! — отчаянно кричал Альфонсо. — Отпусти! Слышишь ты! Отпусти! Пошел прочь! Я не желаю иметь с тобой дела!
— Ты, верно, забыл, что ты избранный! В тебе сила, с которой можно преобразить весь этот мир, ты сможешь править и им, и звездами; самих Валаров ты сметешь — да и тут не остановишься, и самого Иллуватора снесешь… И что же я вижу: ты останавливаешься в доме какой-то девки, у которой память отшибло; ты, как дурак, хочешь провести, за вышиванием какого-то жалкого паруса всю свою жизнь! Весь свой пламень угрохать на житье с нею?!.. Ты погрязнешь в ничтожном, не достойном тебя житейском болоте — ты совершишь величайшее преступление — свой дар обратишь в ничто, а сам станешь еще одним жалким человечишкой о котором и не вспомнит никто, в то время как смог бы вырасти выше этого тирана-Иллуватора. Чего же ты хочешь — захватить весь пламень творения, или прозябать здесь?!.. Отвечай!
Казалось, всю душу Альфонсо искрутили, вывернули, изожгли; казалось, и живого места там не осталось; все трепетало — все жаждало слиться с этой силой, достичь того, о чем она так, изрывая его, вещала. Но, все-таки, он нашел силы ответить:
— Оставь… Слышишь — я был счастлив, я не хочу ничего захватывать. Чтобы чувствовать силу, чтобы быть Создателем, не обязательно, кого-то свергать, чем-то владеть… Я уже владею… В любви сила…
Но усталым, жалким казался голос Альфонсо, и, когда последние силы покидали его, раздался голос Кэнии — он подобен был могучему радужному валу, вырвавшему Альфонсо из тьмы на землю.
— Чего боишься, милый друг?Во тьме — сиянье звездных рук.И тьмы то, в общем, нет совсем,Свет правит миром — миром всем.
Ведь — засыпает свет дневной,И льется бездны свет святой.И, даже на болотном дне,Тоскует кто-то обо мне!
Голос этот, точно живая вода, полил изожженные воспоминания Альфонсо. И, все то, что испытал он среди звезд, а потом — на болоте — все это так ярко пред ним поднялось, что он почувствовал прежние силы; и ясным взором взглянул на отпрянувшего ворона, поднялся на ноги, и, заслоняя собой Канию, выкрикнул:
— П-шел прочь, жалкий каркун! Не смей даже приближаться сюда!
— К-рааааар!!! — от этого вопля сотряслась земля, и голос, столь же яростный, как был голос Кании светлым, огненным, раскалывающим молотом рухнул на них:
— Бояться есть чего — да есть!Ведь есть и злоба, есть и местьИ бездны — кажутся святы —Полны холодной пустоты.
И пламень тот вас изожжет,И душу бездна та возьмет…Рыдай же на болотном днеИ боль свою топи в вине!
— Ты вберешь в себя все эти бездны! Ты поглотишь в себя Иллуватора! Ты создашь новый, более счастливый мир! Иди же ко мне! Иди! Иди! ИДИ!..
В дрожащем, мертвом воздухе подняла Кэния легкие свои руки, и вновь запела:
— Да — безгранична тьма ночная,Да, бездна та — почти пустая,Но красота там есть святая,И жизнь растет о ней мечтая.
И, кроме хладной пустоты,Есть души полные любви,Как родники, из звезд чисты —Их память в боли позови!
Слова эти были для ворона сильным ударом, он перевернулся, отскочил на многие метры, врезался в землю, и выжег в ней черную борозду — но вот вновь взвился в небо — из глаз его вырвались струи бордового пламени.
