Дикари - Роже Мож

Он опять прошел в ванную комнату, где взял масляную лампу, которая горела там всю ночь. Вернулся с лампой в руках обратно. Кровать действительно была пуста, она лишь сохраняла формы когда-то лежащего на ней тела. Консул Эзий Прокул почувствовал тошноту, его рот наполнился желчью. Клидиона не было...

Он вернулся в прихожую и из нее быстро прошел в другую комнату, которая служила ему кабинетом; там он держал личные вещи, документы, хранимые им несмотря на все превратности судьбы, там же находилось и золото, насыпанное в несколько мешков и засунутое в потайной шкаф, вделанный во внутреннюю стену и имевший вид комода, который должен был скрыть сейф. Изгнанник открыл комод и увидел дверцу сейфа с вставленным в замочную скважину ключом. Сейф был не закрыт и, конечно, пуст.

Клидион сбежал вместе с золотом сразу после того, как предал своего благодетеля, чтобы навсегда освободиться от него.

Консул Эзий Прокул почувствовал, как его сейчас вырвет, и поспешил пройти в ванную комнату, держа в руках масляную лампу. Он поставил лампу на мрамор, в который была вделана чаша умывальника, над которым висело большое зеркало. Казалось, что морщины, бороздившие его лицо, стали глубже от той боли, которую он испытал. Парик фальшивого Нестомароса показался ему гротескным и никчемным, как и это переодевание. Он поднял руку и стянул его. Появился римлянин с бритым черепом, что было когда-то модным. Потом он отлепил фальшивые усы, искусно приделанные Сертием.

Перед ним стоял старик, сломленный жизнью, преданный любовью, который приобрел лицо того трупа, которым скоро станет, и что повозка его друга, префекта смрадных рвов, сможет очень скоро, как только он избавится от табличек, принесших роковое известие, увезти и его.

Сулла отдыхал в маленьком павильоне, который он предпочитал остальным помещениям дворца, в компании двух пятнадцатилетних флейтисток, лежавших обнаженными около кровати, когда услышал сквозь сон стук в дверь. Бывший офицер-легионер встал, стараясь не задеть ногами спящих девушек, и, подойдя к двери, узнал голос Изгнанника, произносивший его имя.

— Это я, — сказал с другой стороны консул-изгнанник. — Ради всех богов! Прости за столь поздний приход, но нам необходимо поговорить...

Сулла открыл дверь и удивился, увидев вместо галльского управляющего странное в лунном свете, безбородое и бритое лицо консула-изгнанника, такое, каким он его увидел первый раз в могильном склепе.

— Извини меня, Сулла, что я потревожил твой сон. Прочти вот это...

Сулла подошел поближе к масляной лампе, закрепленной на стене, взял в руки протянутые таблички.

Прочтя, он пошел за туникой, которую повесил на вешалку в ванной комнате перед тем, как лег спать. Вынул из кармана веточку калины и положил ее в рот, собираясь поразмышлять над тем, что только что узнал.

— Ты знаешь, кто тебя предал? — спросил он.

Изгнанник пожал плечами.

— Это не важно, — сказал он. — Зло уже сделано...

— Тебе остается только снова переодеться и как можно скорее выехать в Остию, где ты сядешь на корабль. Мы сейчас же отдадим приказы, чтобы корабль был готов к, отплытию.

Они прошли в комнату, в которой обычно готовили питье и закуски, и сели на ту скамейку, на которой Сулла обнаружил в ночь убийства Менезия бездыханные тела музыкантши, игравшей на тамбурине, и раба.

— Я благодарю тебя, Сулла, — сказал бывший консул, — но я не хочу уезжать.

— Ну, — ответил галл, — тогда ты будешь казнен! Если бы у нас не было таких опасных врагов в окружении Тита Цезаря, то мы бы еще могли воззвать к его милосердию... Но мы не имеем такой возможности. Они сделают все, чтобы помешать нам. Ты боялся, что приведешь меня к гибели... А на самом деле я уничтожил тебя в конце концов.

— Оставь, Сулла! Благодаря тебе и нашей встрече я вышел из могилы, где находился долгое время. А присоединившись к твоему делу, я обрел Город, который люблю. И у меня не хватает смелости покинуть его...

Сулла, жуя веточку с ягодами, посмотрел на поверженного консула.

— Я предпочитаю собрать всю свою смелость и достойно умереть, — продолжил он. — А не тихо умирать вдалеке. Я — старик, Сулла, сегодняшняя ночь на многое открыла мне глаза.

Он подошел к окну, из которого открывался вид Города, и стал любоваться им. До него доносился шум ночных повозок и телег.

— Нет, — сказал он. — Не могу. Я хочу умереть в Риме. Я не был образцовым римлянином, потому что перепутал сестерции Республики со своими деньгами. Но я хочу быть достойным моего положения. Моя ошибка в том, что, несомненно, и я надеялся однажды вернуть эти деньги. Я верну долг своей кровью...

Сулла смотрел на своего друга не произнося ни слова, но испытывая удовлетворение от того урока, который давал ему низверженный патриций.

— Позволь воспользоваться твоим гостеприимством, — продолжал он, — еще одну ночь и один день, если верить табличкам, и окажи мне последнюю милость: пригласить в твой дворец всех тех, с кем я был знаком в Городе и как квестор, и как консул, и, уже позже, как богатый торговец Мерсенна... Я сообщу им, что Эзий Прокул вернулся из изгнания и хочет порадовать их пиршеством. Завтра рано утром я вызову Гонория и продиктую, в присутствии свидетелей, заявление. В нем будет сказано, что я обманул тебя, скрыв свое подлинное имя. Я зачитаю текст приглашенным, когда они все соберутся здесь. А потом уже пусть за мной явится префект ночных стражей, которого я предупрежу обо всем. Я не сомневаюсь, что он будет счастлив препроводить в темницу друга галла Суллы... Так ты даешь мне свое согласие?

Сулла вытащил веточку изо рта. Внимательно посмотрел на ее измочаленный конец.

— Я не могу отказать тебе, — сказал он. — Каждый сам выбирает себе смерть. И нельзя позволять старости побеждать. Смерть — да. И у нее святые права. Что же касается смерти, которая изменяет человека и приводит его к дряхлости, то лучше сказать ей «нет»...

— Спасибо, мой друг. Наконец-то я могу сказать, что у меня был друг в Риме. Случилось же такое!

— Кстати, — сказал Сулла, который неожиданно вспомнил кое о чем, — у тебя же молодая галльская жена. Ты подумал о ее судьбе?

— О Клидионе? Он уедет сегодня же с моим золотом, которое я ему отдал, в одну деревню в Этрурию, где я недавно купил ему поместье. Ему только девятнадцать лет. И он освободится от старика, в которого я превратился, — добавил он с улыбкой.

Сулла заметил, что когда старик произносил последние слова, то черты лица его так изменились, что превратили улыбку в жалкую гримасу.

Глава 24

Кровь в носилках

Котий заметил заметное оживление у входных ворот. Там то и дело останавливались многочисленные коляски и носилки. Из них выходили вновь прибывшие люди, рабы и стражники у ворот, то и дело открывали их створки и пропускали колесницы, на которых приезжали во дворец именитые гости.