Дикари - Роже Мож

— Тем не менее, — продолжил чем-то довольный префект ночных стражей, — столь важное для тебя чувство сегодня тебе будет дорого стоить.

— Ты хочешь сказать, что дружба, которую я испытываю к изгнанному консулу, может быть поставлена мне в вину?

— Да нет, — сказал префект, сопроводив свои слова жестом, тем самым показывая, что отметает гипотезу, выдвинутую его собеседником. — Кого интересуют странности изгнанника, которого давно все забыли? Все это пустяки! Твой фальшивый Нестомарос утверждает, что ты не знал ни его настоящего имени, ни того, кто сделал ему поддельную галльскую шевелюру. А мы делаем вид, что верим... — Префект сделал один шаг к наследнику Менезия и указал на него пальцем. — Я предупреждал тебя! Вспомни, это было здесь, в этом самом дворце, когда мы встретились в первый раз... Я посоветовал тебе вернуться на твою ферму. И не по дружбе. Но такой совет мог бы тебе дать только твой лучший друг... И ты не последовал ему! — Его невзрачное лицо вдруг стало злым, а палец уже грозил, а не указывал. — И сутенер Ихтиос исчез из своего дома! Не оставив никаких следов! Не существует и любителя маленьких мальчиков, с которыми он говорил в последний раз у себя в доме! А ты думаешь, что стражники Рима не знают своего ремесла?

Сулла пошарил в кармане под туникой, чтобы отыскать там веточку калины, но ничего не нашел. Тут он вспомнил, что отдал только что несколько штук Котию для предъявления Тоджу, чтобы тот принял ветеранов как полагается. Галл был раздосадован тем, что полагал, что по крайней мере одну оставил себе. Видимо, он ее уронил, и это показалось ему дурным предзнаменованием.

Префект ночных стражей уже не был больше добродушным, как в начале разговора. Ярость, овладевшая им при упоминании об исчезновении сутенера Ихтиоса, воодушевляла его.

— И это еще не все, — продолжал он. — А тебе известно, что я сегодня утром получил табличку от одного человека из окружения Цезаря, в которой меня спрашивали, почему патрицианка Манчиния, супруга Патрокла, не вернулась к себе домой. Цезарь лично беспокоится о ней, а мажордом дворца должен доложить ей о ее месте в императорском кортеже, который отбудет завтра утром, в Остию, о месте, которое обычно занимают почетные гости!

Удар, который потряс Суллу при виде залитого кровью тела Манчинии, уже отнял у него уверенность. Сейчас он чувствовал себя так, как солдат, окруженный хорошо вооруженными врагами, в руках у которого остался лишь обломок меча. Даже тело несчастной Манчинии, лежавшее в саркофаге мавзолея, стало враждебным.

— А я знаю, — продолжал префект, — что тебя связывало с Манчинией. Что я должен ответить тому лицу из императорского дворца, которое попросило действовать с поспешностью? Говори, Сулла! Где молодая женщина? Знаешь ли ты, кто ее ищет, пока Цезарь сам не спросит, сегодня после полудня или вечером, где она?

— Я думаю, — спокойно ответил Сулла, — что ты имеешь в виду Домитиллу, родную сестру Цезаря?

— Правильно, верно! Должен ли я ей ответить, что ты из ревности помешал патрицианке, твоей любовнице, явиться по императорскому приглашению? Должен ли я выдвинуть гипотезу, что ты, поссорившись с ней после этого приглашения, держишь ее в заточении здесь либо в другом месте или с ней случилось что-то худшее? Ведь можно всякого ожидать в подобных обстоятельствах от грубого солдафона или галльского крестьянина, которому город Рим вскружил голову и который не смог понять ни правил поведения, принятых в нем, ни их тонкостей? А знаешь ли ты, что если я выдвину такое предположение, то все поверят в него? — По лицу префекта ночных стражей текли крупные капли пота. Он отдышался немного и закончил: — У меня достаточно сведений для того, чтобы арестовать тебя тут же, по одному этому подозрению, не говоря уж о другом!

— Ну, довольно! — послышался сзади него голос, на который он обернулся.

Молодой адвокат Гонорий в безупречной тоге, которую он теперь носил, в котурнах от Цитентула, лучшего сапожного мастера, выпрямившись во весь свой маленький рост и распетушившись, стоял перед хозяином полиции Рима.

— Ну все! — повторил он. — Хватит тебе, Кассий Лонгин Цепио, надо заканчивать обличительную речь! Разве в Риме, столице вселенной, не существует законов? Разве не живем мы при справедливом властителе, заботящемся, чтобы не лилась кровь, чтобы соблюдались права граждан, как это было при десятилетнем правлении его августейшего отца? Так отчего ты превышаешь свои полномочия и подло извращаешь цель правосудия, нападая на храброго солдата и римского гражданина, который известен своей добропорядочностью и был так ценим патрицием Менезием, что этот последний оставил ему все свое состояние? Нет, Кассий Лонгин, нет! Благодарение богам, ты обретешь свой здравый смысл и хладнокровие. Ведь до сих пор ты был большим человеком и высокопоставленным чиновником. Ты придешь в себя, Кассий, и сейчас же скажешь нам, что, устав от тяжелого поручения, ты позволил своим словам опередить свои мысли! Мы знаем, что ты пришел сюда выполнить свой долг, потому что изгнанный Эзий Прокул сознательно нарушил принятое когда-то сенатом решение о его ссылке. Мы понимаем, что ты пришел лично убедиться в этом, хотя завтра же мы направим Титу Цезарю прошение о том, чтобы он помиловал человека, преступление которого на сегодняшний день заключается в том, что он слишком любит Рим. Иди, Кассий, иди выполняй свой долг, ссыльный ждет тебя, он последует за тобой без страха, доверяя императорской юриспруденции, исполнителем которой ты являешься! Но если речь идет о Сулле, примерном офицере, получившем шесть ранений за одиннадцать кампаний под императорскими стягами, об этом Касторе, Поллуксом[76] которого был патриций Менезий, римском гражданине, который как на ферме Галлии, так и в этом дворце Города воплощает в себе те добродетели, которые были силой Республики перед тем, как стать основой империи, то я говорю тебе «нет»! Я говорю тебе, что ты ошибаешься, и я встаю на твоем пути, черпая силу в тех законах, которые гарантируют свободу всем сынам Рима!

Изумившись, префект Кассий Лонгин Цепио воспользовался импровизированной защитительной речью Гонория, чтоб успокоиться. Затем он обратился к адвокату.

— Маленький засранец, — бросил он, презрительно смеясь. — Жалкий адвокатишка, дырка в заднице! Даже твоя мать, увидев тебя, пожалела о том, что у нее получилось это плохо, вышло только пол-адвоката! Да она просто пукнула, рожая тебя!

Он приблизился к Гонорию, и теперь они стояли лицом к лицу.

— Тебе должно быть стыдно! — пробормотал адвокат грустным голосом, поднося руки к глазам, как будто пытаясь прикрыть лицо. — Твоя грязь попадает на других высокопоставленных людей твоего положения!