Мираж - Эльза Вернер

— Будь же им благодарен, — сказал Эрвальд почти жестко, а затем, бросив тетрадь на стол, встал и, скрестив руки, прислонился к дереву, и, даже не замечая, что наступило молчание и Зоннек пытливо наблюдает за ним, мрачно уставился в пространство.

— Рейнгард!

Эрвальд испуганно вздрогнул, точно очнувшись.

— Что ты сказал? Извини, я не слышал.

— Я ничего не говорил. Я думал сейчас о том, как эгоистично с моей стороны хвастать своим счастьем, в то время как ты… Бедный мальчик! Я давно знаю, что у тебя на душе.

— Знаешь? — вскрикнул Рейнгард с выражением ужаса во взгляде.

— Неужели ты думал, что скроешь это от меня, ведь я знаю тебя, как свои пять пальцев? Я видел, какая борьба идет в твоей душе. Не отрекайся, Рейнгард, ты стал совсем другим с тех пор как приехал в Кронсберг.

Эрвальд и не пытался отрекаться. Он был бледен как мертвец, и так судорожно стиснул руками спинку стула, точно хотел раздавить ее. Он стоял перед Зоннеком как виноватый.

— Я не хотел навязываться, но мне было больно, что ты отказываешь мне в доверии. Разве мы больше не старые друзья!

— Нет, мы по-прежнему друзья, — сказал Рейнгард беззвучно, но твердо.

— Так я по праву дружбы требую, будь, наконец, откровенен. В каких ты отношениях с Зинаидой?

— С… Зинаидой? — Из груди Эрвальда вырвался вздох облегчения. — Так… ты об этом?

— О чем же еще? Ты любил ее когда-то. Правда, в то время пылкое стремление к свободе и честолюбие были для тебя важнее любви; когда же в дело замешалась еще и гордость, ты отказался от Зинаиды. Теперь любовь снова вспыхнула, теперь ты весь во власти страсти, и она буквально пожирает тебя. Встреча здесь оказалась роковой для вас обоих. Ты думаешь, я не знаю, какую силу призвал себе на помощь Бертрам, чем он добился того, что Зинаида отказалась от общества и так трогательно и покорно исполняет его предписания? Ты все можешь сделать с ней, но что из этого выйдет?

— Не знаю. Не мучь меня, Лотарь! — вдруг с дикой горячностью вырвалось у Рейнгарда. — Оставим этот разговор… не спрашивай… Я не могу ничего сказать тебе!

— Выслушай, по крайней мере, то, что я скажу тебе; это одинаково близко касается и тебя, и Зинаиды. Ее муж здесь, в нескольких часах езды отсюда, и с сыном. Я узнал это сегодня утром, когда ко мне явился неожиданный гость. Ты помнишь лейтенанта Гартлея, бывавшего в доме Осмара?

— Ближайший друг Марвуда? Помню.

— Он вышел потом в отставку и женился. Его жена родом из Германии, и они обычно проводят лето в Мальсбурге, который миссис Гартлей получила от отца. В настоящее время у них гостит Марвуд. Гартлей явился ко мне, несомненно, по его поручению, хотя постарался придать этому вид визита; его прислали прозондировать почву.

— С какой целью? Может быть, он хочет примирения?

— Напротив, он хочет развода, который в данных обстоятельствах будет не более как судебной формальностью. Зинаида носит имя мужа, но они давно расстались, и ее богатство делает ее совершенно независимой. Для нее было бы счастьем, если бы цепи были окончательно разорваны, но Марвуд ставит жесткое условие: она должна навсегда отказаться от всяких прав на своего ребенка. Это — цена ее свободы.

— И он смеет требовать этого от матери? — воскликнул возмущенный Эрвальд.

— Он полагает, что может теперь предложить ей это. Боюсь, что в Мальсбург уже дошли здешние сплетни. Зинаида очень неосторожна. Когда она отказалась от общества, всем было известно, что это делается по строгому требованию доктора; Бертрам сам всем говорил это. Но тебя она продолжала принимать, тогда как для других двери были заперты, и, разумеется, это не прошло незамеченным: о тебе и о ней говорят. Я давно намекнул бы тебе об этом, если бы не… Эльза идет! Уже?

Зоннек удивлялся не без основания. Гельмрейх не имел привычки так скоро отпускать внучку, но на этот раз она пришла по его поручению. Он требовал к себе Лотаря; пришло письмо от его издателя, и надо было ответить на него. Это было совершенно в духе бесцеремонного Гельмрейха, который, не задумываясь, распоряжался и мужем внучки, хотя знал от Эльзы, что у Лотаря гость.

Но в Бурггейме привыкли уступать больному, и Зоннек тотчас встал.

— Речь идет о последнем труде Гельмрейха, который он только что окончил, — объяснил он Эрвальду. — Писать сам он уже не может, и я взял на себя переписку с издателем. Нет, Рейнгард, не уходи; Эльза посидит с тобой. Я, вероятно, скоро вернусь.

Эрвальд после некоторого колебания уступил и снова сел; Лотарь отправился к профессору. Эльза стала прибирать книги и тетради на столе; несколько минут длилось молчание.

Наконец она спросила:

— Вы скоро собираетесь уехать?

— Через месяц, — коротко ответил Эрвальд.

— Лотарь будет скучать без вас. Я уже теперь вижу, как тяжело ему расставаться с вами.

— Наверно, не так, как мне с ним; у Лотаря есть замена, а я… еду один. Но, по крайней мере, я увидел родину, — авось тоска по ней оставит меня в покое на некоторое время.

— Родина очень гордится своим знаменитым сыном, — заметила Эльза. — Вам постоянно это доказывают.

— О, да! — На губах Эрвальда выступила жесткая, презрительная усмешка. — Почтенные кронсбергцы каждый день дают мне почувствовать мою знаменитость. Они прислали ко мне делегацию, планируют поднести адрес; недостает только, чтобы они еще при жизни воздвигли мне памятник. А прежде я считался отъявленным негодяем во всем Божьем мире. Вот как меняются времена!

Эти слова должны были звучать шутливо, но в них сквозила глубокая горечь. Эльза мельком бросила вопросительный взгляд на его лицо.

— Вы так долго скрывали, что Бурггейм ваш родной дом, — сказала она. — Я не подозревала этого…

— Когда я залез к вам ночью, — докончил он, так как она запнулась. — Меня накрыли. Вотан принял меня очень немилостиво, а его хозяйка… О, пожалуйста, не извиняйтесь! Вы были правы. Кто пробирается в чужой сад ночью, как вор, через стену, не должен удивляться, если с ним обойдутся, как с подозрительной личностью. Но теперь вы знаете, что привлекло меня сюда. Все-таки это дом, в котором я родился, хоть я и бежал из него. Верно, Лотарь давно рассказал вам, как было дело.

— Только намекнул; он, конечно, считал себя обязанным молчать.

— Тут нечего скрывать, ведь об этом говорил весь город. Вы мало сталкивались с кронсбергцами, иначе раньше услышали бы всякие ужасы про «сумасброда Рейнгарда». Мои сограждане считали меня если не самим сатаной, то во всяком случае его ближайшим родичем и давали мне это чувствовать. Они до тех пор травили меня, пока я, наконец, не ушел. Но едва ли это может интересовать вас.