Платон, сын Аполлона - Анатолий Домбровский

Афинская демократия катится к своему концу, к неизбежной тирании, и она уже наступила бы, пожалуй, но среди бездарных и мелких политиков и стратегов не находится ни одного, кто сумел бы захватить власть в загнившем государстве. Никому из них не хватает для этого ни ума, ни воли, ни хитрости, ни коварства. Афины стали городом пошлости и посредственности. А ведь ещё совсем недавно, во времена Перикла, афиняне считали — и об этом не раз говорил в своих речах Перикл, — что демократия прекрасна, что это наилучшее государственное устройство, потому что даёт человеку наивысшее благо — свободу. Свобода прекрасна, уверял Перикл, и только в демократическом государстве стоит жить человеку. Но поступал он иначе, понимая, что свобода должна быть ограничена разумом, что главой демократического государства непременно должен стать человек большого ума, чести и долга, каким был он сам. Когда же во главе страны, как нынче, становится виночерпий, государство окончательно опьяняется свободой в неразбавленном виде, а своих должностных лиц карает, если те недостаточно снисходительны и не предоставляют всем полной воли. Граждан, послушных властям, смешивают с грязью как ничего не стоящих добровольных рабов, зато правители восхваляются и уважаются. Учителя боятся школьников и заискивают перед ними, а те ни во что не ставят своих наставников. Купленные рабы и рабыни ничуть не менее свободны, чем их хозяева. Никто не считается с законами — все вольны и не терпят власти над собой. Но из подобной анархии — это закон — возникает рабство. Появились праздные и расточительные люди, предводительствуемые смельчаками. Они пробиваются к власти. Они грабят деловых людей и облагают данью всех имущих. Народ, видя такое, жаждет справедливости и порядка, мечтает о твёрдой руке и способствует приходу к власти тирана. Толпа возносит деспота на трон на своих плечах, окружает его телохранителями, армией, тьмою помощников, наделяет его чрезвычайными полномочиями, предоставляет ему исключительные привилегии, чтобы он мог свободно и безопасно управлять государством в пользу этой толпы. Но, увы, он скоро становится недоступным и для неё самой, превращается в полного и законченного тирана.

   — Надо пригласить на царство мудрого правителя, — сказал Платону Исократ, — иначе власть в Афинах захватят кровожадные волки.

   — Мудрого могут пригласить только мудрые, — ответил ему Платон. — Но разве мудрость присуща Народному собранию?

Исократ открыл свою школу риторики с четырёхлетним курсом обучения.

   — Ты думаешь, что риторика — источник универсального знания? — спросил его Платон. — Сократ, если ты помнишь, говорил, что источником такого знания может быть только философия. Я тоже так считаю.

   — Открой школу философии, — усмехнулся в ответ Исократ. — Пусть будут в Афинах два великих института: школа Исократа и школа Платона.

   — Да, — сказал Платон, не желая спорить с Исократом, своим давним другом. Да и мысль открыть свою школу философии была ему не чужда. Два плана вынашивал Платон с той поры, как вернулся из Египта: организовать философскую школу, чтоб воспитывать в ней будущих правителей, и стать наставником кого-либо из нынешних власть предержащих и с его помощью создать образец совершенного государства. Второй путь был короче, быстрее вёл к цели, первый — значительно длиннее, но мог решить задачу более масштабную. Воспитанные философом правители стали бы способны преобразовать если и не весь эллинский мир, то большую его часть.

Был и третий путь: воспитать наставников, воспитателей будущих правителей. Но он был ещё длиннее первого и предполагал, что будущие правители не придут учиться в школу Платона. Такую дорогу, кажется, избрал Пифагор и ничего не достиг. Впрочем, говорят, что главный стратег Тарента Архит — истинный пифагореец. Эвдокс живёт в его доме. Платон отправил другу письмо с просьбой тоже поселиться у Архита, дабы с его помощью изучить наследие Пифагора, познавшего все тайные числа пирамид.

Самая удивительная перемена из всех, что Платон обнаружил в Афинах, произошла с его племянником, сыном сестры Потоны и её мужа Евримедонта. Из младенца-крикуна Спевсипп превратился в славного мальчугана, любознательного и общительного, который с первого же дня так привязался к Платону, что дядя забеспокоился, как бы родители не приревновали сына к нему. Мальчишка вертелся вокруг Платона весь день, если тот оставался дома, а однажды среди ночи пробрался к нему в спальню и заявил, что хочет спать только с ним. Платон выпроводил племянника из спальни, а родителям велел уделять сыну больше внимания, поскольку Спевсипп от скуки может выбрать в друзья случайного человека, способного научить дурному.

   — Если бы ты открыл свою школу, — сказал Платону Евримедонт в ответ на его предупреждение, — мы отдали бы Спевсиппа тебе в ученики. Другого достойного учителя для него мы не видим.

В тот день Платон получил долгожданное письмо от Эвдокса из Тарента, а потому ответил родственнику:

   — Со школой придётся подождать. В скором времени я уеду в Великую Грецию. Поговорим об этом, когда я вернусь.

   — Когда же ты вернёшься? — спросил Евримедонт.

Платон лишь пожал плечами.

Он вернулся через год, но этот короткий отрезок времени вместил в себя столько событий, столько переживаний и мыслей, что иному человеку их хватило бы на всю жизнь. Началось всё хорошо, даже приятно. Стратег Тарента Архит, приютивший Эвдокса, встретил Платона как желанного гостя, предоставил ему свой дом, вёл с ним длительные беседы, не жалея времени, хотя человеком был очень занятым: обязанности стратега, выступления в Народном собрании, учительство. Незадолго до приезда Платона Архит открыл школу для своих учеников, в которой, кстати, преподавал и Эвдокс. Дела вынуждали Архита тратить своё время экономно, но для Платона он всё же его не жалел, объявив вскоре, что не он учит Платона, а сам учится у него. Архит был младше Платона, но знания его были столь велики, что к нему тянулись все сколько-нибудь любознательные тарентийцы, да и не только они, но и жители соседних городов — Метапонта, Гераклеи, Каллиополя, Сибариса. В школе Архита было несколько учеников и из соседней Сицилии, из Сиракуз, среди которых Платону сразу же запомнился юноша Дион, родственник сиракузского тирана Дионисия. В Дионе Платон узнавал самого себя в том же возрасте. Высокий, сильный, молчаливый Дион был к тому же, по словам Архита, не только исключительно усердным учеником, но и большим мечтателем. Его то и дело посещали мысли о таком устройстве жизни, при котором все были бы счастливы и свободны. По этой причине Дион не столько занимался математикой, механикой, геометрией и музыкой, но главным образом тем, что так или иначе было связано с наукой о наилучшем государственном устройстве. Архит же мыслил наилучшее государственное устройство так, как его некогда представлял себе Пифагор, которого считал своим учителем. Он постигал учение по сочинениям Пифагора и его последователей, так как сам математик умер почти за сто лет до рождения Архита. Пифагор был самосцем, но большую часть жизни прожил в Кротоне, что стоит на берегу залива южнее Тарента, близ Сибариса. Архит так почитал учителя, что уже через несколько дней после знакомства с Платоном повёз его в Кротон, чтобы показать гостю место, где некогда находилась школа Пифагора.

   — Школа науки и жизни, — назвал её Архит, — из которой выходили не софисты и политики, а истинные женщины и истинные мужчины, способные преобразовать мир. Они были не столько учениками, сколько посвящёнными в тайное и великое учение. Это было братство посвящённых. Кротонцы называли его храмом муз. Но позже сожгли этот храм...

Они долго бродили по развалинам школы Пифагора. По заросшим травой и колючим кустарником основаниям зданий с трудом удавалось представить себе, что здесь было построено. Говорят, были храмы всех девяти муз, рождённых Мнемосиной от Зевса: Эрато, Эвтерпы, Каллиопы, Клио, Мельпомены, Полигимнии, Терпсихоры, Талии и Урании, которые, как утверждал Гесиод, покровительствуют поэзии, музыке, истории, трагедии, танцу, комедии и астрономии, основным искусствам и наукам. Было здесь некогда и прекрасное белое жилище посвящённых. Архит непременно называл его белым, объяснив, что этот цвет особо почитался в школе Пифагора как цвет посвящённых. Прекрасное белое жилище в окружении задумчивых тёмных кипарисов, источающих в жару целительный аромат хвои. Ниже, почти у самого моря, стоял гимнасий, где, собственно, и проходили все занятия.

Вплотную к прибрежным скалам примыкали ещё два храма: Деметры и Аполлона. Деметра — это Женщина и Земля, Аполлон — Мужественность и Небо.

Вход в школу был со стороны города. Его украшала статуя Гермеса, на цоколе которой были высечены слова: «ЭСКАТО БЕБЕЛОИ», то есть «Прочь, непосвящённые».