Формула всего - Евгения Варенкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я сбросил одежду, а ножик воткнул от нее в стороне, у самой воды. Это на случай, если кто-то припрется: вот, мол, цыган – безоружный, голый, сейчас я его… К одеже он точно меня не подпустит, а нож не увидит. Я им завладею без всякой помехи, ну а с ножом – это с ножом.
Я вошел в озеро и поплыл. Интересно, как тут моя Загадка? Схватит сейчас за ногу и на дно! Ай! Ай! Я попал на холодный ключ. Кожа стала гусиной, и, как быстро я ни греб, смыть мурашки не удалось. Разводя костер, опять ее вспомнил. Я ее обидел. Это правда, и это плохо. Можно было не обижать. Ей, должно быть, известно, что я вернулся, но она не лезет – понимает. Умница! Я ее прощения не ищу! Счастья и сил ей!
А утром слышу:
– Яв джидо, морэ!
Я подскочил. Дэвлалэ-Дэвла!
Слышать родную речь было так же странно, как – пусть никто меня не слышит – видеть раздетой собственную мать.
Их было двое. Цыган с цыганкой. Одеты плохо. Оба мне – ниже плеч, но он ее выше. С хищной повадкой. И стал-то в тени! Коренаст, плечистый, а лицом, чавалэ, не то что черный, а почерневший. Я его понял – воровскими тропами парень ходит. Такому темная ночь не в убыток.
Девчонка – с ним, лет под тринадцать, может и жена, но тонка, как гвоздик. Спину сутулит. На щеке – три царапины, словно от кошки, а скорее всего от обманутой женщины: поймалась на краже, и та ее… Зубы во рту – неровные, мелкие, обломанные до треугольников, словно тоже кошачьи. Золотых нет.
– Ромалэ, вы чьи?
– А ты не узнал?! – парень притворно изумился. У него золотые зубы имелись, но всего пара штук. Если б я улыбнулся, он бы расстроился – у меня-то их просто ослепнуть можно!
– Меня зовут Антощ, сын Трубочиста, или просто Выдра. А это – Хаза, дочь Трубочиста. Моя сестра. Мы салахоры[98], – закончил он с гордостью.
Клянусь конями! У всех салахоров мозги набекрень. Они хоть и цыгане, как лаутары или кастрюльщики, а только мы с ними никогда не роднились. В Хунедоару заносило их редко. Они бедные и дикие. А как еще скажешь про тех цыган, у которых не парень сватает девушку, а наоборот – она выбирает! По-нашему это получается срам, а у них – обычай. Бог у нас один и язык один, но сами мы разные.
– Из Буковины? – спросил я для порядка, отлично зная, что салахоры всегда оттуда.
– Оттуда, морэ.
– А здесь к кому?
– Ни к кому. К тебе! Я голодный как волк.
– Ну угощайтесь!
Если б не усталость, они просияли б!
Я поделился, чем оставалось – печеной картошкой да пресным караваем. Негусто, конечно, но Выдра сказал:
– Харчи – тощие да на воле. Спасибо, Дэвла, за эту встречу!
Каравай был непочат, и салахоры терпеливо ждали, пока я первый отломлю кусок.
– Меня зовут Драго, сын Брэтиано. Из Христофоровых. Мы лошадники.
– Лошадники? Здорово. Я коня вижу – кровь меня жжет!
– Не скамейки ли делаешь?[99] – я его об этом спросил напрямик, только чтобы понять – серьезно он мне доверяет или что. А он тоже не дурак: глаз повернул – и будто им щупает: каков, мол, я есть; что мне ответить.
– По-честному, морэ?! И это было. Ты за коней золотом платишь, а я ветром плачу.
Отчаянный парень. Чего-то уж задумал, если карты открыл. У воров ум меткий – без цели не стреляет. Эти конокрады… Им сам черт не брат! Им душу загубить что за королевскую дочку, что за понюшку табака – разницы нету, а мне разница есть, мне Воржу надо сыскать, но все же интересно – вдруг он что предложит?
– Давно из Буковины?
– Наверное, с год, – ответил Выдра.
– Указ-то слышал?
Мы помолчали. Молчать рядом с Выдрой было приятнее, чем с самим собой. Вместе хорошо – один хлеб кусать, одну боль делить. Все цыгане братья. Братья по несчастью.
Свою долю картошки Антощ отдал сестре. Меня это тронуло – заботливый брат.
– Слушай, Выдра, а ты случайно не встречал Кирилешти? Это кастрюльщики.
– Извини, морэ, чего не знаю – того не знаю, но после Указа таборы ваши подались к нам, дорога главная – через Ствильно. Хороший город. Так все и едут. Думают, их в Буковине ждут, – салахор отчего-то непонятно разозлился, а что тут злого? Разве в Буковине места будет мало?
Я его копнул:
– А чего – все к вам, а вы оттуда?
– Так мы ж не знали, что тут такое! – воскликнул Антощ, но вся его мрачность осталась с ним. Он посидел, посидел, подумал, а потом берет – оголил плечо:
– Видал?
Клеймо! Мать твою копытом!
– Это буква Бэ-э, – сказал Антощ значительно. – Бэ-э – Буковина! За любовь терпел, морэ… Коней люблю! И они меня любили! А жандармы – не очень. Еле ноги унес! Был у меня непроменный конь! Он нас с Хазой спас. Я ему поклялся на своей крови и своих слезах, что не отдам его никому, а потом уступил, и ушло мое счастье вместе с этим конем. Где оно теперь? Все дороги мне стали в горку, а под горку одна, – Антощ скрестил руки. – Небо в клетку! Тюрьма! Знаешь, почему я тебя позвал?
– Было бы темно, а кони найдутся?
– В точку, морэ. Одному мне сложно, с ней, – тут Хаза на него посмотрела, – еще сложнее, но ты, я вижу, цыган – немалый. Мы с тобой можем…
Я его понял и так ответил:
– Ты не обижайся, но мне свой табор надо догнать – просто кровь из носу, а пойдем на дело, с тюрьмой сосватают – не догонишь. Ты мне брат, но дороги у нас разные.
Он огорчился – стал еще чернее, а я, конечно, не тюрьмы испугался. Тут другое. Я рассуждал – вот я, а вот Выдра. У меня с собой деньги, у него их нет. Когда он узнает (а он узнает), дружить нам будет уже сложнее. «Буква Бэ-э!» Вы б его видали – такому первая путевка в рудник. Клянусь конями! С перерезанной глоткой меня оставит – и вся наша дружба. Вот был бы я таким же оборванцем – слились бы наши цыганские тропинки в одну большую разбойничью дорогу, а так – не так!
– Жалко, морэ. Мы б с тобой дали – и жару, и пару! – он ворот распахнул, а там висит: с одного конца плоский, с другого острый. Батькин ключ!
