Формула всего - Евгения Варенкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По носу ударила теплая вонь. Ну гибель, чавалэ! Настоящий шабаш! Стены – черные от копоти, а люди такие, что звякнет полночь – один станет жабой, другой козлом, третий вурдалаком. Мест незанятых только два – одно рядом с желтым лишайным дедом, а другое – в углу, деревянный ящик. Я выбрал его, но и там было смрадно. А тут еще дед тот, который желтый, рыгнул так, чтобы непременно на Луне услыхали, какой он герой. Сосед ухал филином. Третий жужжал. Подошла хозяйка. Я на ее месте давно бы повесился с такою мордой!
– Чего будешь? – спрашивает.
Я ей ответил.
– Погодить придется.
Да тут годить – все равно что черту под хвостом лизать! Но раз сел – сижу. И невольно слышу:
– Ну Клещ дает!
– Молоток!
– Насыпай!
Они пили, как кони, и ржали так же. Клещ был главный по хохмам. Он мне сразу не понравился – вертлявый больно, а лицо, как у бабы, несмотря на усы. Облить что-то грязью да посмеяться – вот и все, что он мог, но его одобряли, хотя Клещ в самом деле говорил нехорошее, да еще за едой. Поганая харя! Вот зачем он так смотрит? И взгляд такой хитрый, как будто в цирке, когда фокусник берет шляпу, чтобы вытянуть кролика! Я ему покажу кролика! Я ему кишки на кулак намотаю!
Ох, дело.
Клещ глаза отвел, посидел, повыждал, а потом соседа аккуратно – тронь за рукав и шепчет. Чего он шепчет? Я невольно отвлекся – хозяйка суп принесла капустный. Я ей и «спасибо» сказать забыл. Смотрю – гаже лыбятся. В чем их сговор?
Едва только ложку ко рту поднес, как сразу и слышу:
– А что, ребята, куплю себе на Покров ружье.
Это не Клещ, а его сосед. Голос – разухабистый.
Кто-то не понял:
– Почему на Покров?
– Дичь пойдет.
Ах он вошь такая! В другое время я б ему показал, а тогда сглотнул, говорю себе: «Тише. Сам он дичь!»
А гаже задирает:
– Вкусно, цыган?
«Ох и зря ты это», – подумал я и опять за ложку. Надо доесть, пока не начали. Ясно, что схлестнемся. Посуда первая пострадает. А съеденное не отнять. Ну да ничего. Противник – статный, кудрявый такой, усы тараканские, щечки румяные, бабник, наверно. От такого по лицу получить нестыдно.
Я ему ответил:
– Когда голодный – все вкусно.
– Ну еще бы! Вам и падаль еда! Правда, цыган?
Я бороду вытер:
– А что «правда»-то?
– Правда-то? Вот! – он башмак сорвал и в мою тарелку – бух его весь! – Вот, цыган, правда! Ты у меня этот лапоть съешь и добавки попросишь!
Я – весь в брызгах супа! Кровь к голове! Забыл все на свете, а когда в себя пришел, мы уже стояли с ним грудью в грудь. Гаже улыбался. И слева, и справа – его дружки. Надо ж так влипнуть! Если он меня свалит, они добавят, а если я его, еще хуже… Они и за меньшее зубы вышибали!
Нет, смекаю, такое дело кулаками не решишь. Тут ужом скользить надо. Но все ждут драки! Даже гармошка прикусила язык. А я говорю как можно спокойней:
– Напрасно ты на цыган наговариваешь. Сам же знаешь, что зря. Но я твой народ оскорблять не буду, потому что твой народ – великий, а вот ты напился и в ссору лезешь. Некрасиво как-то.
– Что?!
– Оставь, Никит. Он прав, – между нами вклинился кто-то третий. Сто лет ему жизни!
Раздались крики: «Цыган – молодец!», «Не придерешься», «Отбрил Никитку», «За себя постоял!» Другие галдели: «Ишь, благородный! Поучи еще нас!», «Цыгане – звери», «В торец ему!», «В бубен!» Клещ разумно молчал да поглаживал ручки. Никиту заминкой усадили на место, да он и сам уже поменялся – руки чужие с себя смахнул и гаркнул внушительно: «Все! Замяли. Всех благ, чавэлла!» Поднял и выпил.
Я посмотрел на того, кто первым сказал, что я прав: мужик под сорок, широколобый, глаза серые.
Говорю:
– Детям твоим повезло с отцом.
А он:
– Иди, цыган, с богом. От греха подальше.
– Золота в судьбе! Все дороги с песней!
Указ-то по ходу лег в богатую почву. Запахло жареным. Мир стал опасным. Я шел по улице и стрелял глазами – не идут ли за мной? В непроглядных окошках мне убийцы мерещились – с топорами! Я все ждал, когда они выбегут, но они не выбегали. За деревней была роща. Я свернул в нее и спрятался в кустах. Если погоня, проскочит мимо. Но никого. Я устыдился – не пристало мне бояться, да и очень глупо – ведь от страха легче не станет.
Дэвлалэ-Дэвла! Как много звезд! А луна какая! Подумать только! Каждую ночь я на них смотрел, а тогда как будто впервые увидел.
В груди заныло. Сколько мне осталось? Ну приду я к Ворже – и что там будет? Меня не ждут. Я для них покойник. Не должны мертвецы приходить к живым. А я иду. Зовут меня Драго, сын Брэтиано. Пусть кастрюльщики удивятся! Моим новостям и моим дукатам! Старик говорил: «Конь подох – седло осталось. Седло украли, а кнут с тобой! Тем и радуйся, что негрустно».
Ай-нанэ-нанэ. Кого я обманывал? Сам себя. Утром было погано, словно с похмелья. Люди, которые попадались… Чтоб им не жилось! И в глазах у них – тьфу, через одного: «Цыган, ты – чужой. Я тебя терплю, а солдаты не стерпят. Убирайся-ка лучше подобру-поздорову». Хотя в общем-то им было наплевать на меня – хоть сдохни. Да я и не прошу. Мне на них тоже не очень. Вот такие пироги. Никуда не деться. Своих тут нет.
Я вспомнил тех, кому, как я думал, был чем-то нужен, – они уже умерли, а те, кто остался, могли спокойно обойтись без меня. Мне стало страшно, как я живу. Спортили путь мне. Я стал делать все, чтобы избежать беспокойных встреч, – деревни любые обходил стороной, а дороги нарочно выбирал старые, полузабытые. Одна из них меня заблудила – она тянула меня два дня по дремучему лесу, а потом превратилась в убогую тропку и вовсе исчезла.
Я заночевал у широкого озера, в нехоженом месте. Гаже бы сказали: «Здесь у Лешего ночлег», но мы так не скажем; это им он Леший, а для нас – Лесной Батя. Он нашим помогает.
Я лег рядом с костром и все думал-мечтал – о дружной семье, про такую землю, где б никто не мешал; там и
