Формула всего - Евгения Варенкова

которой отныне, – Плащ выделил последнее слово особым нажимом, – цыган не ждет ничего, кроме смерти и рабства, рабства и смерти. Правда, вы еще имеете шанс убраться из Империи вон. У вас срок – два месяца, до Покрова. До-По-кро-ва, – на каждом слоге Плащ ритмично хлопал себя по коленке ладонью. – Ну почему ты на меня так смотришь? Не я подписывал этот Указ. Я и близко не подходил… А знаешь почему? Потому что, когда речь заходит о подлости или варварстве, люди прекрасно все делают сами. Даже скучно. Тебе не скучно? А мне скучно. Знаешь, почему первый ангел стал дьяволом? Для чего он так низко пал? Совсем не по злому нраву. Ему просто было скучно. Поэтому он отрекся. А злым его сделала война с прошлым, тоска по небесной своей чистоте… На войне чертовски трудно быть добрым. Особенно если ты сам ее затеял, но скоро так влип, что уже не можешь ни остановить эту войну, ни вернуться назад… Понимаешь?

– Ты ничего не сказал мне. – Известие про Указ не произвело на цыгана разгромного впечатления. Он же видел, что Плащ лишь подбирается к самому главному, кружит вокруг, словно снег уминает перед тем, как расставить на ночевку палатку.

– Ты прав, конечно, – ответил Плащ. – Я говорил для себя. Мне хотелось высказаться – это же понятная слабость, и ты мне ее простишь.

От былой иронии в его словах не осталось и следа. На протяжении своего монолога Плащ жестикулировал все живее, как будто каждая новая реплика требовала от него все большей искренности и больших усилий на то, чтобы высказать свои подлинные мысли и чувства, как можно точнее, не проговорившись. Активные жесты облегчали им выход. Плащ то прикладывал руку к груди, то сцеплял пальцы, то расцеплял и все время ими как бы прищелкивал, словно расставлял во фразах ударения. Он был в ударе, он был вдохновлен, а Драго ждал, когда пена из метафор наконец-то осядет и откроется дно.

Плащ продолжал:

– Признаться честно, я не люблю людей. За то, что вы почитаете за счастье такую убогость! Вы радуетесь объедкам! Вы от века холопы. Я даже не могу вас ненавидеть, потому что ненависть исключает брезгливость. Была б моя воля – я бы всех вас… истратил, но я не хочу приписывать себе излишнюю значимость. Я лишь рядовой и один из многих. Если бы ты не попался мне, ты бы подвернулся кому-то другому, которому так же скучно. О, сколько же я готов отдать, лишь бы кто-то меня развлек! Парадокс в том, что тех, кто меня развлекает, я могу наградить только смертью. Ты знаешь эту фразу: «И живые позавидуют мертвым». Она про тебя! В ней твое будущее. Да-да. Это будет просто кино, хотя ты, наверное, ничего не слышал про синематограф. Я уже предвкушаю.

– Короче!

– Зачем? Если бы я хотел покороче, я мог бы накинуть на тебя свору упырей, подослать горгону… Нет! Тут нужен ход! Слушай, цыган, и вникай. Ты пришел сюда за Формулой Всего. Кто ее только не искал на земле; даже я!.. – последние два слова Плащ произнес как-то кротко и нежно, что с ним не вязалось. – Но ты был обманут. Формулы здесь нет, вернее она находится здесь точно так же, как в любом другом месте – в дереве, в камне, в черепашьем панцире, в кукушкиных слезках, в пастушьей сумке. Формула Всего – это главная Истина, основа основ. Она разлита в воздухе, как кислород, но даже если бы ее и можно было записать, а ты нашел эту запись, она бы не значила сейчас ничего. Человек, который все потерял, будет обходиться с Истиной, как с деньгами на необитаемом острове. Выбросит в грязь.

Это Драго отметил. Он понял: «„Человек, который все потерял“ – это про меня». Плащ еще что-то говорил, но цыган прервал его жестко:

– Почему я все потерял?

– А-а-а! – злорадно выдохнул Плащ. – Вот мы и у развязки. – Он смаковал каждое слово. – Ты помнишь, как все начиналось? Муша был поражен страшной хворью, ты в пещере Заики узнал про Формулу и рвался по следу. Ни дать ни взять – благородный витязь! Но разве тщеславие благородно? А что ты лелеял, кроме него, если начистоту? Кем ты себя возомнил?! Как это мне знакомо! Ты ощутил себя перлом, жемчужиной, и все бы отдал, чтобы чувствовать это дальше… Ты бы все пустил под откос – и его бы забыл, – Плащ кивнул на Мушу, – лишь бы покрасоваться. Ну так мечты сбываются, парень, хотя вряд ли ты меня за это поблагодаришь. Сегодня твой выход. Красуйся. Играй. Карты розданы. Я сейчас объявлю расклад, диспозицию – да! Пока ты шел сюда, очень многое поменялось. Муша выздоровел. Почти. А потом пришел Какаранджес. Он сказал – ты погиб, и этого Муша уже не выдержал. Его хватил удар, и он умер. Если б ты не уехал, старик был бы жив. Да. А Воржа… Как ты думаешь, что стало с Воржей?

Плащ с наслажденьем рубил с плеча, а у Драго воздух шипел в ушах, как кипящее масло.

– Воржа ушла к другому. Воржа тебя не любит. Они уже свадьбу сыграли, и ты сам это все допустил! Сам!

Драго перестал слышать. Он как будто ушел под воду и повторял про себя: «Не может быть! Не может быть!», – повторял так долго, пока и эта мысль окончательно не обессмыслилась. Тогда он услышал: «Эй!» – и вынырнул из себя.

Плащ стоял перед ним, но другой – огромный, черный, как туча. Ветер распахнул полы его плаща, и цыган смотрел на него снизу вверх.

– Указ вышел – ррраз! Дед твой сдох – это два! Воржа спит с другим! Ты все потерял.

– Не-е-ет!

– Да! Жизнь закончилась, понял? Ты не нужен ни-ко-му, – Плащ закончил почти что нежно, улыбаясь. Он теперь говорил, как поглаживал кошку. Кошку, перееханную телегой. Драго чувствовал себя выпотрошенным живьем. Он не знал, за что ухватиться, и вдруг вспомнил про деда, обернулся – резко – и почти закричал:

– Скажи, что это неправда!

– Это правда, – ответил старик. Всего два слова. Ради них он здесь и сидел.

Драго сделал руками так, как будто вяло барахтался в воде; глаза стали деревянные. Жизнь в нем содрогнулась и даже хрустнула.

Плащ еще говорил, но его слова окончательно утратили для цыгана связь со своим источником. Они били из воздуха, словно гром небесный, и когда Плащ закончил, слова все звучали.

– Ты можешь жить, но зачем тебе жить? Господень замысел о мире плох. Как ты сам этого еще не понял? Твой Бог жесток. Он создал