Формула всего - Евгения Варенкова

– Воржа!..

Эхо молчало.

Может, не слышит?

– Во-оржа-а!

Ничего.

У меня волосы встали дыбом!

– Во-оржа-а!

– Ржаво-ржаво-ржаво-ржаво!

Так заухало – как из пушки! Со всех сторон! Уж на что я смелый человек, а тут испугался. Ну все не так! Никуда не деться! Видать, поделом. На роду, что ли, написано? Отчего ж не написано что-то другое? И напишут же всякое!

Я вернулся на торфяник. Мертвый окунь толкался в берег. Ветви смотрели вниз. Потом пошел дождик и все исчеркал. Я стал сырой и грязный.

– Бессчастный! Бессчастный! – кричали вороны.

Вот не знал, не гадал, а сам и попался. Видно, правы были наши старики. Их пустой суетой не обманешь. Они глубже смотрят. Белочка моя!.. Первая любовь. Первая жена. Мягкой ей земельки! Она погибла, и толк пошел – вот, мол, у Муши внук красивый да умный, а Богу поперек. Под шумок судили, в лицо не смели. Я бы за такое язык отрезал, да что в том проку? Убей правду – она воскреснет. Пропала Белка… Сколько лет прошло? Да сколько ни пройди!.. Я затопал ногами, закричал без голоса – до рези в глазах! И камнями швырялся, и деревья крушил.

Бессчастный! Бессчастный! Так понятно и просто, как трубой по виску. Кто меня выручит?

Во-оржа!.. Лебедь моя черная! С кем ты сейчас? Чем он лучше меня? Верно, тем, что он рядом, а я далеко. Ох, как далеко!.. Степь да степь. Я оглянулся вокруг и вижу – Дэвлалэ-Дэвла! Неужели это все для страданья? – и земля, и вода, и небо? Как ведро, чтоб носить в нем воду?

Ну уж дудки! Живым я не дамся! Не быть мне цыганом, если я что-нибудь не придумаю! Чего тут думать?!

Топором бы я вмиг управился, а с ножом пришлось повозиться. Лезвие тупое – вот-вот на хрясь; ну и пусть, ну и пусть! – зубами перегрызу! Ясно, Вдова? Последний день ты тут ветками машешь. Кто тебя сажал – тьфу сто раз на его могилу!

Я вошел в раж. Ствол был рыхлый, промозглый, а сок такой странный – с виду прозрачный, а ветром дунет – он коченеет замерзшим жиром, ни твердый, ни жидкий, белесый такой. Я сначала все морщился, пальцы оттирал, а потом привык. Режу да пилю. Ночь уж наступила, руки в кровяках. Смотрю, середка – труха с гнильем. Я спину разогнул, подналег всем телом, Вдова качнулась, и – э-эх, чавалэ! – повалил я ее!

Ай-нанэ-нанэ! Вот как я могу! Поломал на ветки, собрал костер. Занялось не сразу, но горело пышно.

– На, дорогой! – говорил я огню. – На, хороший, кушай! Дэвла, гляди!.. Моих рук дело!

Я ударил себя в грудь и молился со страстью, кровожадно молился, а костер трещал. Пламя сделалось большим, как лопух! Я еще дров кинул. Пусть весь Кучириц смотрит! То-то им не в сон: «Вдова!.. Горит!.. Шабаш!.. Конец света!». А это – я!

Вот как то было. Я бесновался, пока не устал. Вдруг захотелось чего-нибудь теплого и удобного – пуховую перину или девушку. Угли выгорели в золу. Сон взял под утро – рваный, никчемный, ничего не запомнить.

Роса выпала холодная, как снег. Я перевернул последнюю, надвое перекушенную пламенем головешку. Больше от Вдовы ничего не осталось. Тыщу лет росла, а сгорела за ночь! Я молодец! А потом, чавалэ, я весь день слонялся и ждал чего-то, на пруд, на ворон да на ящериц пялился, ничего не дождался, ночью лег спать.

Под утро меня навестил муло. Он что-то прятал в руках за спиной. «Ступай, – говорю, – откуда пришел», – да не тут-то было! Блеснула склянка. Он мне в глаза кислотою – шварк! Я заорал и за лицо схватился. Дэвлалэ-Дэвла! Потом дошло, что сон это был, а лицо я щупал уже наяву. Над водою свесился – все нормально. Эх, Воржа, Воржа… Разве корону на фуражку меняют?

Пошел я к пещере – проверить эхо. Вдова сгорела. Вдруг оно вернулось?

Иду и вижу – куст с мясом выдран, ветки поломаны. Словно смерч прошел! Ну, думаю, ты даешь! Ты – в смысле я. Плакал, кричал, несолидно себя вел. Как нецыган! Вешаться хотел… Не жил, а бредил. Стыд и позор! Хорошо хоть не видел меня никто!

Свет в пещеру проникал скудно, но его хватило, чтобы сразу заметить – опять муло! Теперь уж по правде. Огонь ему в голову! Тощий такой – кнутом перешибешь. Золотишко трогает, словно играет. Рядом винтовка – на полу валяется. Он забыл о ней напрочь. Ошалел от радости. Прилип к монетам. Надо же, думаю, жизнь прошла, а жадность не проходит! Интересный покойник!

Или он?..

Чтоб я сдох! Это был человек. Я, наверное, вскрикнул. Гаже обернулся и проворнее крысы нырнул в темноту. Я наступил на винтовку. Нож уже был в руке.

Хоп-хоп…

Гаже отступил далеко вглубь пещеры. Шагов я не слышал, но дышал он громко – чахотка, что ли, его точила? Он искал второй выход. Как бы не так!

Я поднял винтовку – не заряжена. Я примкнул к ней штык.

Гаже, ау?!

Он шел вдоль стены и шабарил руками. Летучих мышей из гнезда согнал. Они с плеском брызнули в разные стороны. Я рассуждаю: сейчас он упрется, там ведь тупик, а потом… потом? Клянусь конями! Я его вовсе не хотел убивать. А вот он меня очень хотел убить. Там, в темноте, – когда в стену уткнулся. Он меня ненавидел! Решил, что я – за его добычей. А он столько страдал, чтобы это найти. Как никто! Никогда! И уж вот оно – золото… Не разойтись нам!

Слышу – идет, на меня, ко мне, и таиться не думает. Что же он сделает против винтовки? Сумасшедший, наверное. Пчелы в голове! В уличных драках таким везет – им уступают, чтобы не связываться, и я вот тоже – штык вперед выставил: кинется – убью, обойдет – пропущу.

Он не сделал ни того ни другого – рухнул мне в ноги и лежит, не встает. Хоть бы орал, мать его копытом! Такие люди на все способны. Я их не люблю, но вообще не знаю, чего с ним делать. Он это учуял и – медленно, медленно – перевалился, со спины на живот. Дальше все пронеслось, как сон. Я поймал его взгляд и понял: он меня не отпустит. Он мне ночью в глаза вопьется! В голове что-то щелкнуло. Я ударил. Ну гибель! Под подбородок. Он ногами засучил. Горло хлюпало, набитое кровью. Я винтовку отбросил и скорее прочь. Мне вдруг стало ясно, что надо делать. Я найду мою Воржу и взгляну ей в глаза. Кого-то из нас двоих это убьет. Клянусь конями! Это будет