В лесах Пашутовки - Цви Прейгерзон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все эти связи носили тайный, закулисный характер — и Фима, и женщины старались скрыть происходящее от постороннего глаза. А на свету жизнь текла своим руслом. Работа в оркестре в парке имени Пушкина, вечерние прогулки, звездные ночи, молодежные праздники. Дела у отца шли все хуже и хуже, пока не пришли в полный упадок. Подросла младшая сестренка Эстер — у нее были свои планы, свои надежды и устремления. Вот только опереться теперь было уже не на кого: некогда сильные плечи отца поникли, он потерял уверенность в себе, в своем месте. Зарплата скрипача была мизерной, и Фима решил вернуться в южный город. В такое трудное время не должен полный сил двадцатилетний парень сидеть на отцовской шее. А главное — какое будущее могло у него быть в этом отдаленном местечке?
Прощальную вечеринку Фима устроил в доме Нины Бурштейн — юной певицы, которой тогда не исполнилось и семнадцати. Она дружила с Эстер и потому часто бывала у Райзманов. У Ниночки были смоляные косы, серые глаза и неиссякаемая готовность смеяться по любому, даже самому незначительному поводу. В самом деле, есть ли повод для грусти, когда тебе всего шестнадцать с половиной лет?
Вечеринка удалась — молодые люди пели, танцевали и читали стихи. Парень по имени Володя выпил лишнего и все порывался не к месту благословить трапезу. Ему позволяли, но спустя несколько минут все повторялось сызнова. Потом Володя затих и сидел бледный и всклокоченный, слушая, как одна из девушек декламирует Фруга и Бялика.
Фима пригласил на танец Ниночку Бурштейн. Ох, пропадет невинная голубка в когтях хищного ястреба! Все в этой компании любили Ниночку, ее веселый смех, радость жизни, брызжущую в каждом ее движении.
Граммофон играл вальс «На сопках Маньчжурии».
— Жаль, что ты уезжаешь, — сказала Ниночка и отчего-то засмеялась.
Странно: если жаль, то к чему тогда этот смех? Что ж, такова природа маленьких девочек — беспечные игры и смешки с утра до вечера. Ниночкина мама, приятная женщина лет сорока, суетилась вокруг стола, заботясь о том, чтобы всем хватило угощения, но не забывая и следить любящим взором за своей веселой дочуркой.
— Жаль, что ты уезжаешь, — повторила Ниночка, на этот раз без смеха.
Она подняла свои серые глаза и уставилась прямиком в блестящие зрачки взрослого парня. Где-то рядом граммофон без устали пел про маньчжурские сопки.
— Господа! — вдруг воскликнул Володя.
Все решили, что сейчас последует очередное благословление трапезы, но выяснилось, что оратор задумал нечто иное. Бледный, в шапке черных спутанных волос, Володя, казалось, говорил из последних сил. Он вообще любил произносить речи, вот и теперь твердо вознамерился сказать прощальное слово по случаю отъезда приятеля.
— Господа! Сегодня мы провожаем нашего друга Фиму Райзмана в большой город. Он уезжает, за ним — другие. Скоро совсем опустеет наше местечко, останутся в нем одни старики…
На столе откуда ни возьмись возникает еще одна бутыль самогона, чтобы молодые люди могли снова и снова поднять стакан за здоровье Фимы. Володя тоже выпивает и сразу вспоминает, что хорошо бы благословить трапезу…
— Господа, господа! Давайте благословим…
Но Фиме не до благословений — он нашептывает Ниночке на ушко жаркие слова соблазна:
— Как ты похорошела в последнее время, Ниночка, какой красавицей стала! Знала бы ты, как я влюбился в тебя, как тянет меня к тебе. Настанет день, и весь мир положу я к твоим ногам, а сегодня — сегодня, делай со мной, что хочешь. Я твой раб, твоя жертва…
Ниночке впервые приходится слышать такие прельстительные речи; щеки ее горят румянцем радостного томления. Проходит еще полчаса, и вот уже Фима с Ниночкой сидят на одной из скамеек в городском саду. Парень ведет решительное наступление, не давая опомниться неопытной девушке. Увы и ах! Разве можно устоять в таких обстоятельствах?
Дело в том, что девушка давно уже отдала свое сердце старшему брату своей подружки Эстер. Честно говоря, Ниночка и подружилась-то с ней только для того, чтобы чаще видеть Фиму. Только вот Фима не обращал на нее внимания, поглощенный своим нечистоплотным романом с Аллой Борисовной. Тому, кто барахтается в грязи, трудно разглядеть настоящую чистоту…
Обнявшись, они сидят на скамейке в потаенном уголке парка. Близится к концу теплая августовская ночь. Вокруг царит тишина, и лишь прохладный предрассветный ветерок шуршит в листве, принося с собой запахи полевых цветов и трав. Небо полно звезд, издалека слышится глухой лай собак, с легким шорохом трепещут ветви кустов. Никогда еще с Ниночкой не случалось такого, никогда не оказывалась она во тьме ночи наедине с избранником своего сердца, никогда не испытывала такого пьянящего, щемящего, необыкновенного чувства. Не знала она еще и горечи разочарования, верила миру, верила людям… Неужели взрослый парень воспользуется слабостью неопытной девочки? Пары самогона и темное, нечистое желание бушуют в голове Фимы. Нет, этой ночью он не удовольствуется одними лишь поцелуями…
Неделю спустя наш герой уже шагает по мостовым южного города. Его тетю тоже не обошла горькая чаша бедствий. Бывшая хозяйка преуспевающего завода, теперь она думает только о том, как бы подобру-поздорову унести ноги. Реквизирован и особняк на тенистой садовой улице, так что Фиме приходится подыскивать другое жилище. Это получается далеко не сразу, но в конце концов парень находит себе угол — в одной комнате с давним приятелем-однокашником из гимназии. Одновременно он записывается в университет, на химический факультет. Вернулся Фима и в любимую консерваторию. Кроме того, трижды в неделю он подрабатывает, играя на скрипке в кинотеатре.
Немые фильмы шли тогда в живом музыкальном сопровождении. Музыка должна была соответствовать происходящему на экране, что требовало от скрипача и пианиста хорошо продуманной программы. Чайковский перемежался Сен-Сансом, а тот — Листом, но особенной популярностью пользовались танцевальные мелодии Запада — всевозможные фокстроты и шимми, которые звучали в то время повсюду. Фиме и работавшей с ним пианистке оставалось
