Первый шедевр - Яков Калинин

Сознание не выключилось. Пока. Пульсирующий свет вечернего солнца скрывался по липкой теплой жидкостью. Рэй пытался выдохнуть. Невозможно.

Сквозь звон в ушах доносится музыка из магнитолы в машине Рэя – Stayi'n Alive. Неумирающая классика диско. Какая ирония. Сердце, кажется, пыталось биться в ритм песни, но не попадало. Слишком быстро. Слишком отчаянно. Хаотично. Иначе говоря – ни разу не попадало в ритм. Он моргнул, и мир стал грязно-красным. Последнее, что попало в сужающийся красный круг его зрения, – темный силуэт.

Пустота…

В пульсирующей темноте заиграла One Step Closer Джорджа Маккрея. Сначала появились блики диско-шара, прорезавшую пустоту, под ногами заскрипел деревянный пол школьного спортзала. Силуэты танцующих старшеклассников, таких же, как и Рэймонд Милт. Длинный нескладный 17-летний Рэй в нелепом костюме своего отца прямиком из сороковых годов, со слишком короткими брюками и слишком широким в плечах пиджаком. Он прижался спиной к стене зала и потягивает пунш в бумажном стаканчике, конечно же, он подлил туда немного дешевого виски. Стоит и набирается смелости, ожидая медляка.

Яркие зеленые глаза Милта устремлены на нее. Риган. Рыжие кудри подпрыгивают в такт ее танцу, обрамляя длинную шею. Она танцует так по-детски, безудержно, самозабвенно. Как будто в своей крохотной комнатке в родительском доме под музыку винилового проигрывателя. Ее лица почти не видно, только очертания и пронзительные карие глаза. Диск-жокей включает Heatwave – Always and Forever. Как раз то, что нужно.

Он уже порядком захмелел, но все еще волнуется. Ладони предательски потеют. Рэй отталкивается спиной от стены и, не чувствуя ног, подходит к Риган. Протягивает ей руку, пытаясь сдержать дрожь, а она – не может быть! – она берет ее. И прижимается к нему худыми открытыми плечами. Он выше ее почти на две головы. Рэй наклоняется, чтобы вдохнуть запах ее волос. Они пахнут дешевым подростковым шампунем с ландышем. А еще ванильными духами. Ужасное сочетание, но кого это должно волновать? Наверняка, она сейчас слышит, как колотится его сердце. Рэй прижимается всем телом, но Риган успевает положить свои ручки ему на грудь и держит дистанцию локтями. Но это уже не важно.

Так бывает, когда выбираешь своего человека. На всю жизнь. Лишь вопрос времени. И они просто танцуют, потому что оба знают это. Силуэты других старшеклассников растворяются в темноте. Кроме них, в этом спортивном зале никого нет. Лишь музыка и диско-шар, отбрасывающий все больше света. Блики кружатся вокруг них, как маленькие бабочки. Все быстрее и ярче. Вихрем своих невидимых крылышек, отрывая их от земли.

– Давно хотел тебе сказать, – говорит Рэй своим чуть осипшим голосом, – Ты потрясающе сегодня выглядишь.

– Только сегодня? – она игриво улыбается.

– Сегодня и всегда, – сконфузился Рэймонд.

Риган лишь смеется. Вихрь бабочек-светлячков поднимает их все выше. Самый лучший момент для поцелуя. Он наклоняет голову в надежде увидеть ее лицо, ее губы, но обнаруживает себя в полном одиночестве. Висящим над деревянным полом спортивного зала.

Музыка прерывается. Бабочки исчезают, оставив лишь яркий диско шар, превратившийся в огромную круглую лампу. Единственный источник света в кромешной тьме и абсолютной тишине.

– Риган? Риган! – позвал Рэй.

Костюм его отца впитал запах ее волос. Он быстро улетучивался, оставляя Рэя в полном одиночестве.

Глава 10: Эксперименты с формой

Грегори блуждал по лабиринту совершенно пустой галереи. Вместо картин была какая-то нелепая серая мазня, будто холсты постирали с отбеливателем, но не до конца смыли краску. Бетонное безжизненное пространство освещал тусклый уличный свет за окном, моросил дождь.

– Где здесь чертов выход, – пробубнил Грег, заходя за очередную стену, чтобы упереться в тупик.

– Здесь нет выхода, мудила, – прозвучал за спиной голос Тима.

– Тогда как я сюда попал?

Тим скрывается за поворотом, оставляя за собой кровавые следы. Грегори пытается его догнать, но обнаруживает очередной тупик с уродливой картиной.

Щелк.

– Ты никогда не думал, что ты плохой человек?

– С чего мне так думать?

Щелк. Тишина.

Грегори заворачивает за очередной угол и обнаруживает там свою картину. Совсем свежую. Брызги крови только покрыли холст, кажется, они висят в воздухе в нанометрах от холста, волнуются и дрожат, как роса переливается в лучах утреннего солнца. Яркая краска в унылом сером лабиринте бетонной повседневности. От нее исходит особое сияние. И звук. Очень тихий, как будто в соседнем здании скрипач очень долго ведет смычком по тонкой струнке, тянет самую высокую ноту. Свет вокруг нее меркнет, приятная полутьма постепенно обволакивает пространство коридора – эффект позднего закатного солнца.

Он подходит ближе, и капельки крови начинают дрожать сильнее. Магнитятся и отталкиваются друг от друга, как безумные атомы. Своей кожей он чувствует приятное тепло. Не как от солнца или костра летним вечером – скорее, как от тепла материнского тела.

– Ты так ни разу и не говорил, почему твоя мать решила тебя бросить, – сказала картина голосом Тима, артикулируя каждый звук причудливой игрой рубиновых капелек.

– Она не… не бросала меня, – дрогнувшим голосом ответил Грег.

Щелк.

– Твоя мать покончила с собой, зная, что ты совсем скоро вернешься из школы. Она хотела, чтобы ты был первым. Первым, кто увидит ее бездыханный труп.

– Нет! Это не так! ЭТО НЕ ТАК!