Невозможное в науке. Расследование загадочных артефактов - Александр Петрович Никонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В общем, давайте поговорим о воспроизводимости и современном состоянии науки. Поскольку состояние это напрямую влияет на вопрос воспроизводимости и дальнейшего развития научного знания. И мне тревожно за науку!
В так называемой доказательной медицине, чтобы исключить подсознательное влияние внутренних (неосознаваемых) ожиданий, от врачей, дающих больным лекарство, часто скрывают – лекарство они им суют или плацебо.
А если этого сделать нельзя? Если речь идет о таких областях знания, где нет никаких контрольных групп? Есть ведь области знания, где вообще эксперимент поставить нельзя, как, например, в астрономии. Это чисто наблюдательная наука. Какое кино покажет природа, то и смотрят.
А если оборудование настолько дорогое, что его не воспроизведешь и в другом месте эксперимент не поставишь? Ну не построишь ведь второй адронный коллайдер, на котором открыли бозон Хиггса! Можно только сменить команду ученых и попробовать еще раз на том же приборе в том же месте. А если и команду нельзя сменить? Если речь о таких узких специалистах, что нет на планете других?
И ведь мы идем все дальше в эту сторону – наука с ростом энергий при проникновении в микромир не только дорожает, но и «разваливается» – возникает столько узких областей, что вскоре встретятся и пересекутся два процесса – рост количества этих областей (расширение фронта науки) и завершение демографического перехода, то есть выход населения планеты на максимум с последующим его сокращением. А ведь именно из населения рекрутируются ученые. И процент гениев не растет. То есть их абсолютное число увеличивалось только с ростом количества «пустой породы». Как там у Маяковского?
Поэзия – та же добыча радия:В грамм добыча, в год труды.Изводишь единого слова радиТысячи тонн словесной руды.Только здесь не руды, а людской массы… Возможно, нам помогут искусственный интеллект и нейросети. Если успеем их довести до ума, конечно, перед окончательным разрывом фронта знаний.
А ведь на этом тонком льду воспроизводимости и невоспроизводимости очень легко поскользнуться и сломать себе шею, потеряв научную репутацию – и тогда тебя отнесут к лжеученым, чьих результатов никто не может воспроизвести и потому водиться с ними никто не хочет: мамка-наука не велела.
Именно так, несмотря на обилие подтверждающих фактов и даже сбывшихся предсказаний, традиционная наука пока еще относится к металлогидридной теории Ларина (а также к десяткам успешных, но трудно воспроизводимых экспериментов с холодной трансмутацией элементов). Хотя не ученые, а государственные органы Австралии уже выдают лицензии на добычу природного водорода по Ларину. То есть практики готовы поверить в «лженауку»! А вот сама наука консервативна, и в этом ее плюс. А поскольку наши положительные черты – это продолжение наших недостатков, такая консервативность грозит тем, что важный эффект может быть упущен. Просто в силу тонкости процесса, о котором может не догадываться даже сам первооткрыватель. Или он может намеренно скрывать эти тонкости, надеясь на фору, которую хочет использовать для коммерциализации своего открытия.
Тем не менее, от воспроизводимости уйти невозможно, нельзя же принимать чьи-то результаты только на веру! Воспроизводимость столь важна, что ввела в лексикон науки такое слово как «объективность». Мир считается (нами) объективным, то есть объективно существующим (существующим независимо от нас), но при этом признают-то и детектируют его существование субъекты! Сам мир на это не способен. Мир не может вынести о себе никакого суждения. Субъекты – могут. Но субъекты могут и ошибаться – и в целом, и по мелочам. Причем субъекты об этом знают! Поэтому чтобы избавиться от природной кажимости, присущей субъектам, ученые и применяют прием воспроизводимости. Ведь все же сразу не могут ошибаться и галлюцинировать!
Если опыт получается у всех, кроме тех, у кого руки растут из жопы, значит, мы можем говорить об объективности полученного знания. Хотя само понятие знания – чисто субъективное, субъектное. Объекты, типа табуретки, ничего знать не могут. А субъекты могут, как могут и ошибаться – с точки зрения других субъектов. Но когда мы с помощью воспроизводимости результатов согласуем этот мир в профессиональной тусовке, то тем самым как бы ставим на получившийся пакет со знаниями клеймо объективности. И с этого момента начинаем считать, будто мир таков, каким мы его договорились считать.
Однако для того чтобы ученые кинулись что-то воспроизводить и повторять, они должны сначала узнать, куда им кидаться и что делать. Для этого странные результаты необычного эксперимента должны быть опубликованы. А как их опубликовать, если они слишком странные? Если результаты совершенно ординарные, что-то там по мелочи уточняющие, их к публикации примут без вопросов. А если они противоречат всему существующему знанию? Их скорее всего развернут рецензенты, покрутив пальцем у виска.
Самый высший шик в науке – опубликоваться в так называемых рецензируемых журналах. Там, где статьи предварительно проходят научную цензуру. Такие публикации считаются качественными. И чем больше научные звезды на погонах цензоров, тем лучше авторам статьи. Уж генералы-то откровенную лажу, противоречащую основам, не пропустят! Про вечный двигатель, телепортацию или трансмутацию соврать не дадут.
Поэтому некоторые сенсационные статьи пробиться на бал в высший свет не могут, и их авторы вынуждены публиковаться в журналах второго-третьего сорта. Где их в этой сероватой зоне никто и не увидит. Но хоть так!
И все мною описанное выше было справедливо до недавнего времени. А «после недавнего» перестало быть таковым. Потому как в последние десятилетия в научных исследованиях начала шквально расти невоспроизводимость…
Глава 2. Шквал неприятностей
Почему? В чем причина роста невоспроизводимости в научных экспериментах – в организации научного процесса, в системе рецензирования, в новых тайнах природы, которые столь тонки, что хватать их заскорузлыми пальцами Жванецкого нельзя?
Что вообще происходит?
Мы можем догадаться, почему невоспроизводимость результатов возникает в той области науки, которую я выше упомянул вроде бы в положительном смысле – в доказательной медицине. Там действительно, кто платит, тот и заказывает музыку. А поскольку по понятным причинам почти все исследования новых препаратов организуют и оплачивают их производители, как-то так невзначай выходит, что результаты эти практически всегда великолепно-положительные. Отличный препарат мы сделали!
Вот сразу пример. Однажды специалисты большой американской фармацевтической фирмы «Амджен» (это биотехнологическая компания, которая занимается разработкой и производством препаратов на основе методов генной инженерии) опубликовали в журнале Nature статью о предклинических испытаниях
