Перемены - Джим Батчер

Мое сердце начало бешено колотиться и я почувствовал слабость в животе.

— Гарри Блэкстоун Копперфильд Дрезден, — почти с любовью проворковал голос Мэб. — Выбирай.

Глава 31

Я смотрел на сломленного человека. Мне было достаточно легко представить свое собственное изуродованное лицо, слепо смотрящее вверх с каменной поверхности стола. Я сделал шаг. Затем два. И оказался стоящим над изломанной фигурой Ллойда Слейта.

Если бы это был бой, я бы не думал дважды. Но этот мужчина не представлял для меня угрозы. Он не представлял угрозы больше ни для кого. У меня не было права забирать его жизнь, и было бы чистым, огромным, нигилистическим высокомерием сказать иначе. Если я убью Слейта, как далеко это меня заведет? Смогу ли я смотреть в зеркало месяцы или годы спустя?

Я не мог, мне было легче перерезать своё собственное горло.

Я почувствовал, как моя рука свесилась вниз, неспособная удержать ставший слишком тяжелый для нее нож.

Мэб внезапно остановилась на противоположной стороне Каменного Стола, наблюдая за мной. Её рука шевельнулась в простом отталкивающем жесте; вокруг Стола внезапно сгустился туман и закружился в водовороте цвета и света. Несколько секунд изображение было расплывчатым. Затем оно резко сфокусировалось.

Маленькая девочка сжалась в углу пустой каменной комнаты, все убранство которой состояло из разбросанного по полу сена и шерстяного одеяла, выглядевшего не слишком чистым. У нее были темные волосы, которые раньше были заплетены в косички, но теперь свисали нечесаными прядями. Одна из тонких розовых пластиковых заколок, вероятно, потерялась или была украдена и теперь у неё осталась только одна растрепанная косичка. Её лицо было красным от крика. Она, очевидно, вытирала нос о колени своего маленького розового комбинезона. Её рубашка, белая в желтые цветы с большим мультяшечным шмелем по верху, была испачкана в грязи и чем-то похуже. Она свернулась в самый крошечный клубочек, который смогла сделать из своего тела, словно надеясь, что те, кто придёт за нею, не смогут её заметить.

Ей большие карие глаза были полны скрытого ужаса, но я смог увидеть в них что-то знакомое. Мне потребовалось время, чтобы понять, что они напоминают мне моё собственное отражение в зеркале. Другие особенности сказали мне, что со временем наше сходство будет видно сильнее. Такой же подбородок и нижняя челюсть как у нас с Томасом. А вот губы — материнские. И такие же, как у Сьюзен прямые, блестящие волосы. Её руки и ноги выглядели немного великоватыми для неё, как лапы у растущего щенка.

Приглушенно, как будто с большого расстояния, я услышал крик вампира Красной Коллегии в его истинной форме; она вздрогнула и снова начала плакать, всё её тело затрепетало от ужаса.

Мэгги.

Я помнил свои чувства, когда Бьянка и её миньоны держали меня в плену.

Я помнил вещи, которые они делали со мною.

Но не было похожим, что они навредили моему ребенку. Пока.

— Да, — прозвучал холодный, лишенный всякой эмоции голос Мэб. Картинка начала медленно тускнеть. — Это — настоящее твоего ребёнка, то, что происходит сейчас. Я даю тебе свое слово. Никаких трюков. Никакого обмана. Так и есть.

Я посмотрел через расплывающееся изображение туда, где меня ждали Мэб и моя крёстная. Лицо Леи было мрачным. Глаза Мэб пылали из-под накинутого капюшона, сузившись до двух яркие щелочек. Я какое-то мгновенье смотрел на них. Холодный ветер обдувал холм и развевал плащи обеих Сидхе. Я пристально всматривался в эти древние глаза, наполненные знанием темных и злых вещей. Я знал что ни ребенок в изображении, ни мужчина на столе ничего не значат для них. Я знал, что если я пойду на сделку с Мэб, я, вероятно, тоже закончу свои дни на этом столе.

Мне казалось, я знал, зачем Мэб показала мне Мэгги. Чтобы манипулировать мною.

Нет. Было кое-что другое в том, что она сделала. Она показала мне Мэгги, чтобы для меня был совершенно ясным выбор, который я должен сделать. Конечно, это могло повлиять на моё решение, но когда ты смотришь в лицо голой, неприкрытой истине… разве не должно?

Я не уверен, что можно манипулировать кем-то с помощью прямоты и правды.

Я думаю, это можно назвать просвещением.

И пока я смотрел на тающее изображение моей дочери, мой страх исчез.

Если я закончу как Слейт, и это будет та цена, которую я заплачу за спасенье дочери, да будет так.

Если я буду ненавидеть себя весь остаток жизни, потому что Мэгги потребовалось, чтобы я сделал трудный выбор, да будет так.

И если мне придётся умереть ужасной, долгой смертью, потому что это даст моей дочери шанс на жизнь…

Да будет так.

Собрав всю свою силу, я сжал ужасно тяжелую рукоятку бронзового ножа.

Я мягко положил руку на лоб Ллойда Слейта, чтобы удержать его неподвижно.

И затем я перерезал ему горло.

Это была быстрая, чистая смерть, которая, однако, не выглядела менее смертельной, чем если бы я изрубил его на куски топором. Смерть — огромный уравнитель. Не имеет значения, как вы попадете туда. Только когда.

И почему.

Он совершенно не боролся. Только выдохнул, что прозвучало, как вздох облегчения и повернул голову на бок, словно собирался заснуть. Это не было аккуратным, но это и не была сцена из третьесортного боевика. Это выглядело как беспорядок на кухне, который остается после приготовления большой груды отбивных. Большая часть его крови стекла в углубления на столе и, став похожей на ртуть, быстро сбегала по желобкам вниз, к вырезанным по бокам и на опорах письменам. Кровь заставила письмена отражать зловещий свет вокруг нас, придавая им собственный мерцающий огонь. Это был ужасающе прекрасный вид. Сила бурлила через кровь; письмена, камень и воздух вокруг меня дрожали от её безмолвной мощи.

Я чувствовал обеих Сидхе за своею спиной, наблюдающих спокойными, хищными глазами за тем, как умирал Рыцарь, предавший свою королеву. Они вдвоём испустили маленькие вздохи… признательности, я полагаю. Я не думал о любом другом выражении, которое сюда подходило. Они признавали значение его смерти, но никоим образом не сочувствовали ему. Жизнь перетекала из его сломанного тела в Каменный Стол, и они считали этот акт достойным уважения.

Я просто стоял, опустив руку; кровь капала с бронзового ножа на землю под моими ногами. Я дрожал от холода, уставившись на останки человека, которого я убил, и задавался вопросом, что же я чувствовал. Печаль? Не совсем. Он был в первую очередь сукиным сыном, и я бы с радостью убил его в открытом бою, если бы у меня был выбор. Угрызение совести? Пока нет. Я сделал ему одолжение, когда убил его. Не было другого способа вытянуть его оттуда, куда он себя вовлек. Радость? Нет. Не совсем, по крайней мере. Удовлетворение? Совсем чуть-чуть, но не от смерти, а оттого что кости наконец-то брошены.