Девушка выбирает судьбу - Утебай Канахин

По старинному казахскому обычаю Кобентай сразу же пригласил нас всех к себе в гости, и на этом его благодеяния закончились. Он даже на порог нас не пускал…

Степняки обычно строят свои зимовья таким образом, что тесным гнездом стоит десяток домов. И хоть Умбетбай жил у Кобентая, тот не выносил даже одного его вида. Не переставая, измывались они над моей сестрой Ажар, приходившейся им снохой. Они называли ее не иначе, как «дочь голодранца», и это всегда больно ранило мое маленькое сердце. А зять, здоровенный детина, не обращал на это никакого внимания.

Старуха Кобентая время от времени зовет меня покачать их ребенка. Мне перепадают какие-то куски, но я прячу их и несу домой, где ждут меня голые и полуголодные братик с сестричкой. Вид их до того жалок, что хочется плакать вместе с ними.

У нас уже нет скота, чтобы зарезать в трудную минуту. Поняв, что зимой не обойтись без тягла, отчим отдал двух коров и теленка за верблюдицу, от которой ждали потомства. Несколько овец и коз, оставленных бабушкой, хватило до середины зимы. Потом наступил настоящий голод. Мы ели пустую похлебку и начали понемногу пухнуть. Разуверившаяся во всем и доведенная до отчаяния мать, уже не боясь побоев, проклинала Мырыка самыми страшными проклятиями.

— Чужие мужья трудятся день и ночь! — кричала она в исступлении. — Только один ты караулишь дым из чужих труб. Как собака в ожидании объедков, ждешь у чужих порогов. Единственное занятие у тебя — драться с собственными детьми из-за чашки супа. Будь проклят аллах, создавший тебя на мое горе в образе мужчины!..

— Не мели, что на язык подвернется! — огрызнулся отчим. — Тоже хороша. Все в доме шиворот-навыворот!..

Так начинается очередная ссора, которая обязательно перерастает в побоище. От него уже родилось двое детей, и меня он считает лишним ртом в семье. Тяжелой ненавистью взрослого лоботряса ненавидит он меня. На теле у меня уже нет живого места. Прошлой весной он зверски избил меня только за то, что обнаружил в моем кармане горсточку жареного проса. От побоев я потерял сознание. Голова была разбита, лицо распухло, и я еле двигался от удара сапогом в спину. В таком виде и привела меня моя бедная мать к аксакалу нашего аула Узакбаю.

— Вы сами насильно свели меня с этим двуногим зверем, — сказала она, утирая слезы. — И вы хорошо знаете, что не проходит дня без того, чтобы он не избил меня или этого несчастного сироту. Сейчас он хочет загнать его в могилу. Почему вы позволяете ему это? Почему не поговорите с ним, как старшие родственники?!

Я стоял и плакал, не в силах сказать что-нибудь. Но аксакал Узакбай и сидящие у него другие старики даже не посмотрели в нашу сторону. Существовало старое правило, по которому «бабы всегда врут».

— Идите!

Мы пошли, так ничего и не добившись от них. Только снохи старого Узакбая пожалели нас:

— Самый бессердечный человек на свете!

— Черный вампир!

— Как его только земля носит? Хуже шакала!..

Так они говорили о Мырыке, своем родственнике. Мне они насыпали полный подол баурсаков…

Мы с матерью переночевали в ауле родичей и вернулись домой. Куда нам еще было идти жаловаться?..

— Одевайся, да поживей!

Отчим тряс меня за ногу посреди ночи. Я оделся, и мы вдвоем вышли на улицу. Ночь была темная и холодная. По стене нашей мазанки поднялись на крышу дома Кобентая. Отчим подвел меня к темному отверстию в крыше, перевязал за пояс арканом:

— Полезай!

Страшно было мне лезть в чужой дом ночью, но еще страшнее были для меня пудовые кулаки моего отчима. Я весь дрожал. Мырык приблизил губы к моему уху.

— Там висит мясо… Бери в разных местах, чтобы незаметно было, и подавай мне в эту дыру!..

Не помню, как полез я в темноту, что делал там.

— Хватит — послышался шепот отчима, и я снова очутился наверху.

Это был мясной склад Кобентая, а дыру в крыше проделали для того, чтобы мясо проветривалось. Еще несколько раз лазил я туда, а потом не захотел. Отчим не стал уговаривать меня, а тут же свалил на пол и принялся топтать ногами. Я увернулся от него, в одной рубашке выскочил на мороз и помчался к дяде Умбетбаю. Отчим, видимо, испугался, что я расскажу про наше воровство, и на следующий день явился за мной.

— Не пойду! — решительно сказал я.

Даже равнодушный ко всему на свете Умбетбай, и тот не выдержал.

— Почему ты, такой здоровый, все время избиваешь сироту, который величиной с мышонка? — спросил он у Мырыка. — Кайсаржан вправе искать на тебя управы у нас. Я усыновлю его, потому что его отец выкормил когда-то меня самого. За добро люди платят добром. А ты уходи. Хватит с тебя, если благополучно своих детей вырастишь!

Отчим понял, что я ничего не рассказал, и махнул рукой:

— Ладно, пусть будет по-вашему!

Я остался жить у Умбетбая. Они жили вдвоем: он да жена. Хозяйство у старика было небольшое: три или четыре коровы, кобыла, верблюдица, годовалый верблюжонок и три десятка овец. Кроме того дядя Умбетбай сапожничал. Как только я переселился к нему, он сшил мне из остатков кожи сапожки, а тетка починила мои истрепанные штаны, справила шубенку. Нашлась и какая-то старая шапка для моей головы. Она была великовата, зато теплая. Впервые в жизни получил я и рукавицы.

Я помогал дяде Умбетбаю как только мог: ходил с ним поить скот к проруби, с помощью железного крючка доставал сено из стога, отгребал снег от дома и хлева, укреплял изгородь и делал массу другой работы. При этом я находил еще время для игры…

Зимой дети