Девушка выбирает судьбу - Утебай Канахин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Омирали рассказал мне, что его младший брат Дузикбай больше не батрачит по чужим людям, а живет с ним.
— Ты пока потерпи, — сказал он мне на прощанье. — Я посоветуюсь с женой, а потом приеду за тобой!
Радости моей не было предела. От встречи с братом хоть немного оттаял лед в моей душе. Через неделю брат приехал за мной. Он остановился в доме дяди Умбетбая и напоследок поссорился с ним и теткой.
— Неужели стал для вас обузой этот сирота? — спросил он у них. — Почему вы не пригрели его, как положено родственникам? Если существует аллах, то он накажет всех виновных в унижении сирот. А я не оставлю здесь братишку. Пусть делит со мной горький хлеб бедняка. Постараюсь вырастить его достойным человеком. Посмотрим тогда, как будут глядеть ему в глаза люди, которые издевались над ним! — Брат не выдержал и заплакал, как маленький.
— Ойбай-ай, какой вздор ты мелешь! — оправдывалась тетка. — Мы виноваты, что заступились за него, когда проклятый Мырык, который спит с женой твоего отца, хотел убить Кайсара… Или правы люди, которые говорят: «Откормишь худую скотину — заплывешь жиром. Откормишь плохого, человека — пустит тебя по миру!»
Тут закусила удила тетка, и остановить ее не было никакой возможности. Она принялась поносить всех и вся самыми последними словами, которые и мужчина не всегда выговорит. Бедный дядя Умбетбай согнулся над какими-то сапогами, которые чинил, и даже не пытался остановить ее.
— Одевайся! — велел мне Омирали.
— А что ему надевать на себя?! — кричала тетка. — Откуда у него одежда? Если ты так уж заботишься о нем, то сам одень и обуй своего брата! Все, что на нем сейчас, наше!
— Да ладно, пусть оденется! — подал свой слабый голос дядя Умбетбай.
— Не надо нам их одежды! — закричал и Омирали. — Пусть сошьют себе из нее саван!..
— Ойбай, гляди-ка на него, ойбай! — Тетка в ярости набросилась на своего мужа. — Почему ты не обуздаешь своих негодных родичей? Оказывается, не ребенка мы кормили, а чуму на свою голову. Ой-ба-а-ай!!!
Омирали пошел в наш дом и принес мой старый полушубок в неисчислимых заплатках. Завернув в кошму и укутав сеном, он повез меня в свой дом.
Я жил у старшего брата до наступления весны. Полон народу был дом Омирали: жена, две дочери, Дузикбай и я, а кормить всех нас должен был один Омирали. Но кузнец зарабатывает неплохо, и едой мы не были обижены. Справил мне брат и кое-какую одежду. Особенно хорошо относилась ко мне его жена — спокойная, уравновешенная женщина. Единственный ее недостаток заключался в том, что она была старше брата на добрых семь или восемь лет. В ауле сплетничали, будто наши родственники были недовольны тем, что брат не женился на ровне, а перешел жить в дом к женщине старше его. «Кушук-куйеу», или «зять-щенок» называют такого человека казахи. Люди не давали ему спокойно жить в его ауле, и поэтому он вынужден был переехать к родителям своей матери. Но и они приняли его неважно…
Брат хорошо играл на домбре и после работы любил веселиться. Все удивлялись проворству его больших, привыкших обращаться с железом пальцев. Аул был немалый, и каждый вечер по меньшей мере в двух или трех домах происходили какие-нибудь торжества. Впервые из уст брата услышал я казахскую песню «Наша Сауле», которую поют на мотив русской «Дуни».
Брат водил меня с собой и просил петь. Подолгу упрашивать меня не приходилось, и вскоре здесь меня стали звать, как и в других аулах, Жырау-бала. Этим прозвищем я всегда очень гордился.
Брат любил на таких вечерах вступать в песенное состязание с девушками. Чаще всего он выходил победителем. Но бывало, что и его побеждали. Два недостатка было у брата: очень курносый нос и престарелая, с точки зрения аульных понятий, жена. Когда упоминали о носе, брат не сердился и весело отвечал, что «не носом железо ковать, для кузнеца, и такой сойдет». Зато, когда бойкие на язык и беспощадные девушки начинали посмеиваться над возрастом жены, он принимал это близко к сердцу. Иногда он уходил с вечера…
Помню, я сильно переживал за брата и готов был вцепиться ногтями в физиономии безжалостных насмешниц. О, как ненавидел я их за свою тетю и брата!
Они добились-таки своего. Приходя домой, брат все чаще принимался ругаться с женой, закатывал скандалы. Редкий человек в состоянии устоять перед сплетнями и интригами, а брат был прост. Как ржавчина железо, разъедали они его изнутри. К весне он развелся с женой, и она уехала к своим родственникам. Дузикбай опять пошел в люди, а я вернулся к родителям…
Вернувшись, я подружился со своим сверстником Сагинаем, сыном влиятельного и всеми уважаемого Баймана. Дед Сагиная аксакал Сарымсак был известен в нашем крае своей мудростью. Род Сарымсака был необычайно многочисленным. У самого старика было четверо сыновей и дочь. Трое сыновей — Байман, Достый и Узак женились и имели много детей. Лишь четвертый, Саду, не был женат. Пятнадцатилетняя дочь Акбала казалась мне красавицей, хотя лицо ее портили оспинки. От нее я услышал впервые, что существует на свете такая штука, как любовь…
Самим аксакалом Сарымсаком нельзя было не залюбоваться: высокий, стройный, несмотря на годы, с белой бородой до пояса. Жена была под стать ему, только очень худая и строгая. Я побаивался ее.
Когда девушки и молодые женщины оставались одни в сарае толочь зерно в ступе, я обычно вертелся среди них и, конечно же, прислушивался к разговорам. Акбала рассказывала, что у нее есть жених, уплативший калым, но она не любит его. Сердце девушки давно уже принадлежит молодому председателю аулсовета Бейсенбаю, не раз заезжавшему к ним в гости. Акбала умирала от тоски по нему и каждую минуту повторяла это странное слово «любовь». Кончилось тем, что в один прекрасный день Бейсенбай увез ее, и они
