Девушка выбирает судьбу - Утебай Канахин

поженились по новому закону…

По казахскому обычаю все сыновья Сарымсака жили вместе с отцом. Большой дом, выстроенный в форме переметной сумы, был полон людьми. В одной комнате жили сам аксакал со своей старухой, в другой — недавно женившийся Узак с молодой женой, в третьей, самой большой — два других брата со всем потомством. И хотя в доме яблоку негде было упасть, я не помню каких-либо раздоров между ними. Никто никогда в этом доме не повышал голоса, все говорили спокойно, уважительно по отношению друг к другу. Та же самая Акбала была самой лучшей подругой женам своих братьев, а это редко бывает. Все вместе они слушались старуху, но та никогда не злоупотребляла своим авторитетом.

Жены всех трех братьев, особенно старших — Баймана и Достыя, — жалели меня и подкармливали. Их звали Ханслу и Назира. С тех пор мне нравятся эти женские имена. В свою очередь, я всячески помогал им: укачивал малышей, носил дрова, растапливал печь, выносил золу. Часто оставался и ночевать у них.

Самый младший сын аксакала Сарымсака уехал в город учиться. На каникулы приехал он в кепке, и все смотрели на него с изумлением. Мне же вдруг страшно захотелось надеть такую же городскую кепку с большим козырьком. Она у меня связывалась с поездкой в неведомые края, с учебой…

А пока что мне из жалости подарили изношенный кафтан моего друга Сагиная. Надев его, я стал похож на неумело остриженного барашка, но тем не менее был доволен.

С наступлением весны семья, аксакала Сарымсака перекочевала на берега Тургая. Мы тоже переехали с ними и разбили свою юрту на самом краю аула. Это была уже не та юрта, о которой я рассказывал вначале. Столько дыр было в ней, что, если бы запереть туда тысячу воробьев, они бы вспорхнули и улетели разом. Мука в доме уже давно кончилась. Хорошо еще, что отелилась верблюдица и в доме есть молоко. Я навещаю своих, когда нет дома отчима Мырыка. Малышам я приношу с собой кусочки хлеба и мяса, припасенные за неделю. Мать угощает меня шубатом…

Теперь я живу самостоятельной жизнью. Наберу кому-нибудь в степи кизяку, и за это меня покормят, пустят переночевать. Для некоторых семей я постоянно ношу воду, растапливаю печи, нянчу малышей. Дети почему-то привязываются ко мне и сразу затихают, когда я прихожу. Совсем недавно в одном доме заболела женщина, и меня наняли толочь пшено в ступе. Она была очень тяжелая, пришлось работать целый день, и у меня распухли запястья.

Все чаще задумываюсь о своей судьбе. Как я мог не остаться сиротой, если матери было восемнадцать, а отцу — за пятьдесят? И все время я буду один, потому что старшие братья — родные мне лишь по отцу, а младшие — только по матери. Нет у меня полностью родных братьев и сестер, хоть я очень люблю их, особенно маленьких. Вот как может обернуться для человека древний закон!..

Что поделаешь, если приходится обивать чужие пороги? Разве мало было круглых сирот, которые выросли настоящими людьми?..

Я помогал семье Баймана растапливать очаг и вдруг услышал интересную новость: к Байману из города приехал русский друг. Приезд русского человека в аул был в те годы целым событием. Я решил обязательно увидеть его.

Когда, нарубив хвороста, я вернулся в дом, то сразу же увидел гостя. Он пришел без меня, и теперь было неудобно лезть ему на глаза. Я возился в передней комнате, которая служила всей семье аксакала кухней, и слышал голос приезжего. К сожалению, мне на этот раз и ужинать вынесли во двор. Думал я занести самовар, но и это сделал Саду. Пришлось укладываться спать прямо у затухающего очага, то есть согнуться в три погибели и прикрыть голову руками.

— Эй, Кайсар!

Кто-то сильно тряс меня за плечо. Я сразу вскочил, потому что спал всегда чутко: всякий может накричать или пнуть беспризорного сироту. Но это был Саду.

— Зайди в дом, Кайсар! — сказал он.

Нехотя поднялся я с места. Переступив порог, зажмурился: яркая подвесная лампа слепила глаза. Ее зажгли в честь приезда важного гостя. Только потом разглядел я русского. Лицо у него было небольшое, а волосы торчали ежиком. Зато усы у гостя были настоящие — густые, длинные и торчали кверху. Он сидел прямо и с интересом смотрел на меня.

— Кайсар, гость приехал из города и хочет послушать наши песни, — сказал Байман. — Сможешь спеть нам?

— Смогу!

Никакого инструмента не было под рукой, а мне необходимо хоть что-нибудь держать в руках. Сообразительный Саду сунул мне в руки кочергу, и я запел. Все, включая гостя, начали смеяться, но это только подбодрило меня. Лишь потом я узнал причину их смеха. Водя пальцами по кочерге, я здорово вымазался в саже. Даже лицо, с которого приходилось стирать пот, оказалось черным.

Гость быстро перестал смеяться и внимательно прислушался. Я спел вначале народную поэму «Карасай-Кази», а потом перешел к «Сказанию о мулле и его супруге»:

…В стародавние времена Жили-были мусульмане, А среди них один мулла…

Это была народная сатира, в которой участвовали глупый мулла, плутовка-жена и остроумный любовник. Снова хохот стоял в юрте, но теперь уже не из-за моей вымазанной физиономии. Ноздри раздувались у меня, как у веселого стригуна. В тот вечер я превзошел самого себя. Сатира заканчивалась тем, что жена с любовником оставляют муллу с носом и убегают из города.

Хитрость одной женщины Стала грузом на сорок ишаков!

Это я пропел высоким голосом, на пределе. И сразу посыпались похвалы. Больше всех моя песня понравилась гостю, который совершенно чисто говорил по-казахски. При этом он так и сыпал народные шутки и прибаутки.