ГИТЛЕР, Inc. - Гвидо Препарата

Главным инструментом, изобретенным летом 1932 года, стал «налоговый сертификат» (Steuergutschein) — вариант шаблона общего финансирования, который был одним из многих изощ­ренных инструментов немецкой национальной политической экономии (38), превращенный Шахтом, как мы увидим дальше, в стандартизованный и быстродействующий механизм к услу­гам нацистов (39).

Идея, заложенная в налоговом сертификате, состояла в уступ­ке крупном)' бизнесу в свете его будущего налогового бремени. Власти решили подсчитать количество фигур, от которых будут поступать налоги, и умножить это число на процент отчислений (возмещение); полученное произведение предполагали обра­тить в определенное число сертификатов, кои будут распределе­ны между предпринимателями, которые смогут впоследствии возместить часть будущих налоговых расходов (40).

Сертификат выдавали под четыре процента: намерение со­стояло в том, чтобы заставить реципиента сертификата сту­чать в двери денежного рынка, заставляя банки дисконтиро­вать бумаги в своих отделениях — что ясно, так как ставка в четыре процента была заманчивой для «инвесторов». Этот обходной механизм был не чем иным, как требованием прави­тельства, высказанным от имени производителей, конкурировавших за займы в наличных деньгах у могущественных инве­сторов; фирма получает наличность минус дисконт и надежду на процветание, а рейх платит процент по сертификатам за счет налогов, которые рассчитывали собирать с выздоровев­шей экономики. По сути, эта схема представляла собой кратко­срочный заем банков рейху и выгодный (беспроцентный) заем рейха бизнесу. Если события будут развиваться таким образом, то разницу можно будет покрыть долгосрочными займами от имени государства, что, принимая в расчет надежды на улучше­ние экономического положения, не должно было стать пробле­мой (41).

Что же стал делать бизнес с этими сертификатами? Большая часть предпринимателей потратили наличность либо на оплату долгов, либо использовали налоговую скидку для снижения це­ны на свою продукцию, чем еще более ухудшили положение, ибо падение цен было одной из основных причин хозяйствен­ного паралича. Главной целью плана Папена было поощрение использования сертификатов как обеспечения кредитного авансирования, направленного на подъем заводов и увеличение объемов производства; что же касается массы безработных, то надо сказать, что предложение было направлено исключитель­но на стимуляцию частного потребления.

Но реформа забуксовала у самой стартовой черты: лишь не­большая часть рабочих оказалась востребованной, и, когда в се­редине осени баронский кабинет фон Папена зашатался, бан­кирская сеть отпрянула от него с быстротой молнии. «Рынок не готов с такой быстротой принимать предложенные ценные бу­маги» (42). Безработица, начавшая было уменьшаться, снова по­ползла вверх. Она продолжала увеличиваться и при Шлейхере, которого сильно опасалась финансовая и аристократическая элита, хотя он даже усилил фискальную политику своего пред­шественника*.

* В это время главный мозговой центр Берлина (Институт конъюнктур­ных исследований) распространил миф о том, что падение экономики было приостановлено весной 1932 года; а после окончания Второй ми­ровой войны либеральный истеблишмент взял его на вооружение, ре­шив использовать против той точки зрения, что за последовавшим на­цистским бумом скрывались целенаправленные действия; но такой взгляд был неприемлем; бум, таким образом, приписали «безличным», «непредсказуемым» колебаниям делового цикла. Сейчас мы в несколь­ких словах покажем, что это не так. Действительно, колебания уровня немецкой безработицы в двухлетний период с 1932-го по 1933 год мож­но легко увязать с политической ориентацией упомянутых элит: не­большая передышка, зарегистрированная весной 1932 года, наступила исключительно благодаря некотором)' доверию, оказанному герман­скими клубами Папену, в то время как падение, происшедшее в конце 1932 года, стало знаком враждебности клубов по отношению к прави­тельству Шлейхера.

Весьма интересен тот факт, что в тяжелые дни ноября 1932 года, когда «красный генерал» был близок к канцлерско­му креслу, сам он рассматривал Шахта как возможного канди­дата на этот пост. Но банкира ни на минуту не соблазнила пер­спектива стать марионеткой Шлейхера. Кажется, генерал забыл, что банкир принадлежал к абсолютно иному и много более могущественному братству, нежели он сам. Кроме того, Шахт уже сделал свой выбор, став на сторону Гитлера. Тем не менее банкир согласился на беседу, чтобы разнюхать обстанов­ку и оценить масштаб генеральского заговора. Даже в своих послевоенных мемуарах, в которых Шахт изо всех сил тщится показать себя образчиком благородства, не может он скрыть своей непримиримой клановой ненависти к Шлейхеру — веро­ятно, единственному из веймарских политиков, кому почти удалось на деле ликвидировать инкубацию нацизма. Шахт вспоминал:

Несмотря на то что я сразу же решил отказаться, мне было интересно понять его политические взгляды на сложившу­юся ситуацию. Его высказывания были до того бесцветны, что у меня было время оценить убранство помещения. Как и речь генерала, оно было лишено всякого намека на харак­тер — в обстановке не было ничего личного, — я не заметил ни одного штриха, говорящего об индивидуальности вла­дельца... Свои последние надежды он возлагал на раскол в на­ционал-социалистской партии. Когда он высказал эту идею в моем присутствии, я перебил его: «Думаю, генерал, что вы недооцениваете железную партийную дисциплину, которую Гитлер поддерживает очень ревностно». Шлейхер надменно улыбнулся. Впрочем, вскоре он перестал улыбаться (43).

Несомненно, Шахт не оплакивал смерть «красного генерала» на следующий день после чистки — 30 июня 1934 года. Шахт в это время уже прочно утвердился в должности гитлеровского управляющего Рейхсбанком. Кроме того, он пользовался едино­душной поддержкой со стороны армии и магнатов металлурги­ческой промышленности, которые поддержали его кандидатуру на пост экономического диктатора, сосредоточенного на про­блеме перевооружения. Мечта, высказанная десятью годами раньше в памятной записке Шахта на имя Даллеса, становилась явью: Шахт был близок к единоличному монетарному господст­ву над промышленной и финансовой олигархией. Правда, у Шахта был противник в лице министра экономики Курта Шмитта. Министр ратовал за развитие внутреннего потреби­тельского рынка, и, больше того, Шмитт пользовался благосклонностью Рема (44).

Спустя несколько дней после чистки, в начале июля, ми­нистр Шмитт, ставленник страховых компаний, выступал на собрании германских экспортеров. Едва успев произнести первые слова: «Итак, что же нам делать?» — он потерял созна­ние и упал. Впоследствии он долго выздоравливал в уедине­нии. Через четыре недели после этого Гитлер пригласил к се­бе Шахта и сразу взял быка за рога: «Я должен найти на этот пост кого-то другого и хотел бы в связи с этим, господин Шахт, спросить вас, готовы ли вы, помимо должности президента Рейхсбанка, взять на себя и обязанности министра экономи­ки?» Как мог Шахт сказать «нет»? «Оставалась одна-единственная возможность, — напишет Шахт в автобиографии, — возмож­ность работать внутри системы» (45). В Нюрнберге он призна­ет: «Я работал бы и с самим чертом ради великой и сильной Германии» (46).

30 июля 1934-го Шахт был официально утвержден в долж­ности министра экономики; президент Гинденбург подписал указ о его назначении за три дня до своей смерти (47). Герма­ния получила нового распорядителя мефистофельского типа: Шахт был президентом рейхсбанка и новоиспеченным мини­стром экономики, наделенным почетным титулом Generalbevollmachtigte fur die Kriegswirtschaft (Генеральный уполно­моченный по военной экономике). Теперь его называли не иначе как экономическим диктатором Германии.

Июль 1934-го стал повторением марта 1933 года. 17 числа этого месяца Шахт был призван в Центральный банк направ­лять плавание корабля, покинутого им три года назад. По это­му поводу между Гитлером и Шахтом состоялся следующий раз­говор:

[Гитлер]: «Господин Шахт, мы с вами оба согласны в том, что в настоящий момент у нового национального правительства Германии есть одна главнейшая обязанность, и она состоит в том, чтобы искоренить безработицу. Для этого предстоит изыскать очень большую сумму денег. Видите ли вы какую-то иную возможность найти такие деньги, нежели взять их в рейхсбанке?»

[Шахт]: «Я полностью согласен с вами, канцлер, что необхо­димо уничтожить безработицу. Но, независимо от того, сколько денег удастся взять из других источников, их все рав­но окажется недостаточно для выполнения задачи. Вам неиз­бежно придется обращаться в рейхсбанк». [Гитлер]: «Вы должны быть в состоянии сказать, в какой сте­пени рейхсбанк может — и должен — помочь». [Шахт]: «Честно говоря, канцлер, в настоящий момент я не готов назвать какую-то конкретную сумму. Мое мнение тако­во: мы должны ликвидировать безработицу во что бы то ни стало, и поэтому рейхсбанк должен сделать все необходи­мое, чтобы с улиц исчез последний безработный».