Русский диссонанс. От Топорова и Уэльбека до Робины Куртин: беседы и прочтения, эссе, статьи, рецензии, интервью-рокировки, фишки - Наталья Федоровна Рубанова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Г. Д.: Есть ли в литературном произведении некая грань, за которую писателю, желающему добиться успеха (например, успеха, выраженного в признании читателями), заходить не следует? Может быть, это какие-то особые темы, которые широкой публике могут быть неприятны и неудобны? Или существует какая-либо особая интонация, которая может вызвать у читателя отторжение и из-за которой весь потенциально вполне успешный текст может быть «самоуничтожен»?
Н. Р.: Убийственный вопрос. Убийственный. Вот писала я, скажем, «усложненным», как некоторым казалось, языком (роман[с] «Сперматозоиды»). Или – «усложненно» – о людях т. н. моногендерной направленности (рассказ «Литвинов»). Или об измененных состояниях сознания (новелла «Вспышка»). И совершенно меня не трясло, кто что подумает. Взрослого – выросшего – человека по большому счету не должно волновать, что о нем думают: чужие представления не имеют к его реальности никакого отношения. И потому: какая «грань», какие «особые темы», что значит «вызвать у читателя отторжение»? И: что такое «успех»? У Цветаевой: «Успех – это успеть». Добавлю: успеть записать / провести главное в пресловутом «здесь и сейчас». Записать / провести максимально эффективно, максимально честно (не об автобио, вестимо, речь: просто максимально честно). Максимально неизбито, если угодно. На беспределе собственных возможностей. На крови. На костях. На коже, ага. Банально? «Банальнее» не бывает, потому как остальное – лажа. Потому как коммерческий успех и успех литературный – вовсе не близнецы: прописные истины, даже говорить о том неудобно (Виктор Пелевин – чудесное исключение из правил). Ну а писать… писать нужно, разумеется, обо всем, что по-настоящему, в силу тех или иных причин, а то и беспричинно, «трясет»: никаких табу – кроме, пожалуй, единственного… Энергия текста не имеет права превращать энергию человека в звериную – вернее, в «хищную», хотя иной раз кажется, будто именно это и происходит, и искусство играет в том не последнюю роль. Двуногие словно бы поменялись местами с теми, кого по ашыпке все еще называют «братьями нашими меньшими»: с маниакальным упорством продолжают они истреблять этих самых «братьев» – истреблять, не только и не столько убивая, сколько потакая варварскому конвейеру – но идите-ка лучше на сайт «Вита»… Текст же – если говорить о его идеальной миссии, а не об утилитарном жанровом «назначении», – даже самый злой, черный, тяжелый, – вправе намекнуть имеющему глаза и уши на то, что «выход с противоположной стороны» есть. Понимаете? Иначе все, чем мы тут занимаемся, гроша ломаного не стоит… да оно и впрямь тут не стóит: есть, к счастью, иные счета.
Г. Д.: Если такие темы и интонации, по вашему мнению, существуют, то держите ли вы в уме эти вещи, когда пишете? И насколько это вообще во власти писателя – осознанно управлять такими вещами?
Н. Р.: У каждого свой порог нельзя / можно. Я, раз уж вы спрашиваете, могу писать о чем угодно, если «копну» тему… другое дело, не хочется уже. Чем полифоничней твоя строка, тем чаще ловишь себя на мысли, что не хочешь браться за треклятую «мышку»… Но об этом не здесь и не сейчас. А вообще публика ерзает на стуле, когда ей вместо привычного уродливого литбифштекса подают, так скажем, стильное вегетарианское литературное блюдо… она, «публика-дура», просто не в состоянии оценить его вкус: высший вкус. Потому как «русское горло обожжено водкой». Простите, больная тема: о какой аудитории мы вообще говорим? Есть читатели Набокова, Бунина, Уэльбека, Сорокина, Рубиной – и другие… «Читатели газет»: М. Ц. все сказала давно. Не боялась. Петли – и той.
Г. Д.: Что приносит писателю (и, в частности, лично вам) наибольшее удовлетворение:
– признание публики, выраженное в том, что ваша книга издана и люди ее покупают, читают, говорят о ней?
Н. Р.: До тридцати. Далекая от совершенства (на самом деле, просто «проба пера») «Москва по понедельникам» вышла, когда мне было года 24; «Коллекция нефункциональных мужчин» – лет в 28–29… не помню. «Люди сверху, люди снизу» появились позже, в 2008-м, когда я уже не могла испытывать восторг от «простого райтерского щастья» – лицезреть свою фамилию на обложке. Ну да, Наталья Рубанова. Оч-чень приятно. Как поживаете? Е2-Е4? Ну-ну… и не скажешь… Сохранились как вид! Поздравляем! Обложечка, кстати, преотличная… супер, суперобложка! Впрочем, бог с ней. С отсутствием гонорара тоже. Это ведь, Наталья, не главное. Главное, Наталья, – ваша новая книга. Вы ведь пи-са-тель, правда? Вот и пишите. Пишите, Наталья, свои буковки. Пишите, покуда не околеете: впрочем, славы Венички Ерофеева вам все равно не… etc.
– признание литературного сообщества (выраженное в одобрительных отзывах коллег и литературных критиков, а также в получении литературных премий и попадании в их шорт-листы)?
Н. Р.: Повторюсь: до тридцати плюс-минус мне все это казалось сколько-то важным. Но ведь мы с вами пишем не «для редактора», который либо похвалит, либо поставит нас с рукописью в лит.угол, не так ли? Что же касается премий, то тут та еще свистопляска, но, как ни странно, мой роман-с «Сперматозоиды» вошел в прошлом году в финал «Нонконформизма», – премии «НГ-Ex-libris», – а в этом получил Премию журнала «Юность», где и был опубликован… Знаете, иногда автору нужно говорить о том, что он пишет не самое большое дерьмо на свете. И, может быть, вовсе даже и не дерьмо. Может, вполне даже прилично себе пишет! Да, сочинитель рад, что его «Сперматозоиды» добежали – рад, несмотря на то, что кроме очередных «погон» ничего и не получил: ну разве картину да ложку серебряную. Врет! Врет, как всегда, сочинитель-то!.. Медаль. Медаль ведь еще… Как без медали! Тяжелая… Такой медалью – да по голове… Спасибо «Юности»: кроме шуток. Ха-ха.
– или более всего вас удовлетворяет метафизический и психологический факт самореализации – то есть тот факт, что произведение написано и состоялось (благодаря чему вы, например, получили ответы на
