Кремень и зеркало - Джон Краули
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Смотрите-ка! – сказала одна из женщин, глядевшая в окно, то самое, из которого Инин когда-то наблюдала, как гибнут корабли испанцев.
Она встала и подошла посмотреть. На волнах залива показался узкий корабль, похожий на дракона. Длинные весла мерно взрезали серую морскую зыбь. Корабль приближался к берегу.
Сломленный
С верхней палубы спустили шлюпку. Корабельный навигатор не хотел заходить глубже в гавань, которую плохо знал. Пиратская королева нечасто посещала берег Стридаха: торговать-то здесь было не с кем. Несколько человек с корабля вывели шлюпку на сушу. Инин, как и все остальные, понятия не имела, что они доставили на берег, и ни о чем не догадалась даже тогда, когда из шлюпки извлекли что-то вроде длинной плетеной люльки с каким-то свертком внутри. Она вышла из дому и направилась к морю одна; остальные женщины разошлись по домам и заперли двери, как делали всегда, когда с моря приходило что-то непонятное.
Наконец из шлюпки выбралась с помощью матросов какая-то высокая, полная женщина с буйной гривой темных волос. По ее сигналу – плавному взмаху длинной руки – матросы подхватили эту плетеную корзину и двинулись наверх, к деревне. Только теперь Инин заподозрила, что все это как-то связано с ней: это ей они что-то несут. Она не испугалась: она уже давно забыла страх. Плотно закутавшись в шаль, она двинулась дальше, навстречу незнакомцам, поднимавшимся от берега. Женщина, шедшая с ними, заметила Инин и замахала ей руками, подзывая ближе. Когда расстояние между ними сократилось достаточно, женщина крикнула – и голос у нее оказался куда громче, чем можно было ожидать. «Где тут Инин Фицджеральд?» – крикнула она.
– Инин Фицджеральд – это я, – отозвалась Инин.
Женщина кивнула; Инин подошла ближе, а женщина наклонилась над плетеной корзиной и начала разворачивать сверток. Это было странно, но Инин уже знала наверняка, что она там увидит, – и изумлялась собственной уверенности.
– Он мертв? – спросила она по-английски.
Женщина покачала головой и ответила по-ирландски:
– Не в этот час еще. Но едва ли долго осталось.
Увидеть в нем живого было нелегко, хотя это и впрямь был тот человек, за которого она вышла замуж и с которым когда-то жила под одной крышей. Только страшно израненный. Он попытался что-то сказать, но часть его челюсти и лица была напрочь отбита, как у древних статуй; попытался встать, но не смог и только продолжал шарить рукой в воздухе, словно что-то искал. Искал ее. Инин встала на колени в песок рядом с ним и взяла его руку обеими руками. Только благодаря тому, чем она занималась последнюю дюжину лет, и всем этим сломанным и недоделанным жизням, на которые она насмотрелась, сейчас она могла смотреть и на него и держать его за руку, сострадая и утешая.
– Кормак, – прошептала она.
Разбитая голова повернулась к ней – было видно, какого огромного усилия это стоило. Но говорить он все же не мог. Инин подняла глаза на королеву Гранью, стоявшую среди своих матросов.
– Он умолял нас привезти его сюда, – сказала та на удивление мягким, чуть ли не девчоночьим голосом. – Семьи у него нет. Нет никого, кто любит его и согласится принять.
– Я – его жена, – сказала Инин. – Я не могу его не принять.
Моряки подняли плетеную люльку. Инин пошла впереди, указывая дорогу к дому. Любопытные старухи и дети высыпали из домов и вовсю глазели на эту удивительную процессию, хотя понятия не имели, что случилось и кого это ведет за собой Инин Фицджеральд. Когда Инин отворила дверь, Гранья сказала:
– Сперва его надобно вымыть.
На какой-то миг все в Инин взбунтовалось: она пожалела, что так поспешно заговорила с этими пришельцами, так безрассудно признала, что это ее муж и согласилась о нем позаботиться. Она ведь никогда его не любила. Но она взяла большой черный чайник, пошла к колодцу у дома и набрала воды. Гости между тем помешали угли в очаге, и она подвесила чайник на крюк над разгоревшимся огнем. Затем наклонилась над корзиной с Кормаком и осторожно освободила его от пропотевших, грязных тряпок, в которые он был завернут. Гранья даже не пыталась ей помочь – до тех пор, пока Инин не согрела воду и не поставила перед очагом хорошо просмоленную деревянную бадью, большую свою отраду для холодных ночей. Только тогда королева пиратов подошла (а матросы стояли наготове, ожидая, не пригодится ли помощь), и две женщины наклонились над обнаженным израненным мужчиной, и с терпеливой заботой ощупали его, и нашли, как его поднять, чтобы ему было не слишком больно, и подняли, хотя он все равно испустил жалобный стон, и переложили в бадью. Он посмотрел на Инин так, словно ему было стыдно, и опять попытался что-то сказать, но опять ничего не вышло; и тут ее захлестнула нестерпимая жалость, куда сильнее той, какую вызывали недоношенные или увечные младенцы. Она взяла тряпицу и обмыла его: сначала лицо (стараясь не задеть разбитую челюсть). Туго натянутые веревки мышц. Грудь, иссеченную ранами, уже почти зарубцевавшимися. Мужское естество, которого она прежде никогда не видела и не касалась.
Кормака вынули из бадьи, надели на него чистую рубаху, положили на кровать, окружив всеми подушками, какие удалось найти в доме. Его глаза, живые и непострадавшие, без устали обыскивали комнату, лицо Инин, небо за окном. Но говорить он не мог. Гранья смотрела на него с непонятной нежностью. Он у нас стал пушкарем, сказала Гранья, да только неважный из него вышел пушкарь. Не годился он для такой работы, но пушки любил, хорошо в них разбирался и хорошо за ними ухаживал. Те, кто смекал в этом деле больше, научили его всему, что нужно знать. И стал он работать при пушках, да только вот, как ни странно, сам не стрелял: только раз и выстрелил по-настоящему. Уж не знаю, сказала Гранья, то ли стеснялся, то ли думал, что недостоин.
– На «Ричарде», том самом корабле, который сейчас вон там стоит, – показала она в окно, – всего-то и было три пушки. И одна была его любимица. Так оно все повелось, будто они его детки или ученики, а он – учитель и выбрал себе в любимицы одну, чугунную, черную, самую старую – ее даже оковать железом пришлось, чтобы не развалилась. Так
