Золи - Колум Маккэнн

Золи рассматривает машины, ограды, низкие кусты, белые линии на шоссе, похожие на шрамы от кнута.

— Что это за люди соберутся вечером?

— Что, мам?

— Кто будет на конференции?

— Ученые, — отвечает Франческа. — Социологи. Теперь есть писатели-цыгане, мам. Несколько поэтов. Один приедет из Хорватии. Сейчас так много замечательных людей, мам. Этот, из Хорватии, — поэт. Еще придет человек из университета…

— Это хорошо.

— Мам, ты нормально себя чувствуешь?

— Ты эту тачку видела?

— Какую, мам?

— Кто-то должен перевернуть ее, поставить как следует.

— Скоро будем дома, не волнуйся.

Вернувшись в квартиру. Золи быстро засыпает, прижав к груди подушку. Просыпается после полудня. В комнате тихо. Она долго пьет из-под крана холодную воду в ванной, примыкающей к спальне. Потом одевается и лежит на кровати, сложив руки на животе. Так можно пролежать довольно долго, хотя лучше было бы смотреть вдаль из окна, сидя на стуле, и чтобы светило солнце.

После полудня в комнату, шумно дыша, входит Генри. Увидев Золи, он останавливается, как будто забыл о ее присутствии. На нем белые брюки и светло-голубая рубашка. Он прижимает к уху телефон, широко улыбается и посылает Золи воздушный поцелуй. Она понятия не имеет, как относиться к этому жесту, и кивает в ответ. Это его комната, думает Золи, его рубашки, его шкаф, его рамки для фотографий, в одной из которых обитает она.

В ванной она брызгает себе в лицо водой, перед тем как отправиться в гостиную. Она радуется, слыша доносящийся из кухни голос Франчески. Та говорит о каком-то несчастном случае в ресторане. Генри, видимо, дожидается музыкантов, которые напились где-то, но должны играть сегодня вечером на торжественном открытии конференции.

— Шотландцы, — кричит он в телефон, — они шотландцы, а не ирландцы!

Франческа подмигивает ей и крутит в воздухе рукой, давая понять, что хотела бы закончить телефонный разговор поскорее. В комнате работает телевизор, звук выключен. Золи садится возле кофейного столика и перелистывает альбом с фотографиями Индии. Трупы на берегу Ганга. Толпа, собравшаяся перед храмом. Она переворачивает страницу, и в это время Генри яростно щелкает пальцами, глядя сначала на Франческу, потом на Золи.

— Боже мой, боже мой, о боже мой! — говорит он бросает телефон и включает звук телевизора. На экране — он сам, напряженный, нервный. Камера переходит с него на танцующих девочек в народных костюмах. На экране появляется название конференции, потом снова показывают танцующих девочек.

Франческа сидит на диване рядом с Золи. Когда репортаж заканчивается, она берет мать за руку и стискивает ее.

— Ну что, я все испортил? — спрашивает Генри, растопыренными пальцами откидывая со лба волосы.

— Ты был идеален, — отвечает Франческа, — но было бы лучше, если бы ты снял эту смирительную рубашку.

— Хм-м?

— Шутка.

Мать и дочь прижимаются друг к другу, рука в руке. По шторам пробегает свет, и кажется, что он растекается у их ног.

— Ну, мог бы держаться немного раскованнее, — говорит Франческа, кладет голову на плечо Золи, и обе они смеются.

— По-моему, получилось прекрасно.

Генри разворачивается на каблуках и, топая, уходит на кухню.

Две женщины сидят, соприкасаясь лбами. Золи думает, что этот момент, непрошеный и непринужденный, идеален. Она бы хотела, чтобы все здесь застыло. Тогда бы она поднялась, оставив смеющуюся дочь на диване, прошла по квартире, обулась, спустилась по лестнице, прошла по тихим улицам, покинула замерший Париж в это мгновение странной красоты, сев на поезд (лишь он продолжал бы двигаться), и отправилась домой.

Сидя на краю ванны. Золи принимает душ и смотрит на идущий из него дождь. Вода падает ей на волосы. Из спальни доносится какой-то шум. Быстрое шарканье шагов, щелчок закрывшейся двери. Доносится голос Генри, он ищет запонки. Золи слышит голос дочери, та настаивает, чтобы Генри поторопился и ушел. Потом Франческа умолкает. Раздается долгий вздох.

Золи закрывает глаза и позволяет воде падать на тело.

Дверь в квартиру с необычно громким стуком закрывается, и в ванную негромко стучат.

— Берег свободен, мам.

Они вместе одеваются в спальне. Золи стоит к Франческе спиной, но видит в углу зеркала ее отражение, стройную талию, загорелые ноги. Франческа, изгибаясь, натягивает на себя голубое платье и надевает туфли на высоких каблуках.

Золи прислоняется к платяному шкафу и закрывает глаза.

— Может, мне отказаться, чонорройа? Я немного устала.

— Нельзя, мам, это торжественное открытие.

— У меня голова слегка кружится.

— Ничего страшного, поверь мне.

— Я бы здесь осталась. Посмотрю, не покажут ли по телевизору Генри.

— И умрешь со скуки? Брось, мам!

Франческа роется в ящике шкафа, потом становится у Золи за спиной и надевает ей на шею длинное ожерелье.

— Старинное, персидское, — говорит она. — Нашла его на блошином рынке в Сент-Уэне. Стоило недорого. Хочу, чтобы ты его носила.

Дочь нежно прикасается к шее Золи, к тому месту, где бьется пульс.

— Спасибо, — говорит мать.

По дороге — они проезжают через лабиринт шоссе и эстакад — Франческа барабанит по рулю и жалуется, что отель для конференции нашелся едва ли не чудом.

— Пришлось выкинуть слово «цыганская» и заменить его на «европейская», чтобы нас пустили, — она смеется и краем шали стирает пятно с ветрового стекла. — Европейская память и воображение! Представь себе! Разумеется, потом это слово пришлось вернуть, для буклета, и отель попытался отказаться от участия. Они сказали, что не могут принимать цыган. Тогда мы пригрозили судебным иском, а они подняли цены, и нам пришлось с ними согласиться. Можешь в такое поверить?

Машина описывает круг перед отелем — стеклянный фасад, пальмы, от всего веет броской дешевизной.

— И администрация отеля желала знать, будут ли телеги, запряженные лошадьми!

Машина не успевает остановиться, а Франческа уже отстегивает ремень безопасности, громко смеется, бьет по рулю и задевает кнопку звукового сигнала. Кажется, что машина сама по себе с сердитым видом тормозит у тротуара. Франческа отбрасывает ремень безопасности в сторону и восклицает:

— Академики на аппалузах![31] В каком столетии мы живем?!