Золи - Колум Маккэнн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет.
— Мне надо тебе сказать… Пожалуйста.
— Я знаю, что ты хочешь сказать.
— Я хотел сказать это все эти годы. Я думал, ты…
— Я знаю, что ты думал.
Он прочищает горло, как бы собираясь заговорить снова, сказать что-то важное, но слова будто застряли у него в горле, и он не может унять дрожь. Он опускает голову, и его глаза скрывает тень.
Она делает шаг в сторону, и, непонятно как, в руке у нее оказывается металлическая ложечка. Золи собирается положить ее на ближайший стол, но кладет в карман. Наверняка это заметили официанты, или журналист, или охранники. Они видели, что она украла ложечку, и они подойдут к ней, обвинят ее, схватят за руку, скажут: «Извините, пройдемте с нами, покажите нам эту ложечку». Воровка, лгунья, цыганка. Она слышит за спиной постукивание трости Свона. Перед ней густая толпа — молодой хорватский поэт, окруженный женщинами, сотрудницами ее дочери. Свон шаркает у нее за спиной. Постукивает его трость.
Она бы хотела, чтобы женщины расступились, как вода, но она не может пройти, приходится похлопывать их по плечам, чтобы посторонились.
Они оборачиваются, улыбаются, их голоса звучат, будто из густой древесной кроны. Она проскальзывает мимо, ее нервные окончания обнажены.
С другого конца зала на мать смотрит Франческа, она слегка хмурится, но Золи встряхивает головой и машет рукой. «Не волнуйся, чонорройа, со мной все будет хорошо». Золи отталкивает с дороги последний стул. Теперь за дверь, в коридор, быстрее свернуть за угол.
«Он облысел», — думает она. Старый, лысый, ходит в костюме, который ему велик. Пигментные пятна на руках. Белые костяшки пальцев. Трость с серебряным набалдашником.
Она торопливо идет к выходу из здания, минует стойку администратора, проходит через вращающуюся дверь, и тут к ней подскакивает консьерж.
— Такси, пожалуйста, — говорит она сначала по-словацки, потом по-итальянски и чувствует желание вырвать себе язык, избавиться от всех этих языков. Консьерж улыбается и поднимает руку, перчатка так бела рядом с красной форменной курткой.
Уже в машине Золи спохватывается, что у нее нет денег, и думает: какая нелепость — садиться в такси в чужой незнакомой стране и ехать в чужой дом, не имея ни монеты, чтобы расплатиться.
— Подождите, пожалуйста, — говорит она таксисту.
В отеле она проходит мимо зеркала и поражается своим седым волосам, яркому платью, сутулой спине. Столько проехать, чтобы увидеть себя такой. Она снова минует вращающуюся дверь. Далеко в коридоре она видит Свона — он выглядит как человек, всю жизнь сворачивавший не туда, куда следовало. Мгновение она видит сцену из прошлого: он мчится на мотоцикле, из-под колес выскакивает кролик, Свон резко сворачивает, чтобы не задавить его, костыли привязаны сзади, свет и темнота движутся над полями.
Она почти бежит по коридору, проходит, пригнувшись, через кухню, к изумлению молодого человека, режущего морковь мелкой соломкой. Кто-то кричит на нее. Ее бедро отражается в ребре металлической столешницы. Она идет за молодой официанткой, несущей из кухни большой серебряный поднос, возвращается в конференц-зал, где на секунду останавливается, глубоко вздыхает, отыскивает лицо Франчески среди других лиц. Их смущение, их радость, их музыка.
— Мама!
Золи, шаркая, подходит к дочери и берет ее за локоть.
— Мне нужны деньги. Французские деньги.
— Конечно, мам. Но зачем?
— Мне надо взять такси. Надо поехать домой. К тебе домой. Побыстрее.
— Что случилось?
— Ничего, сердечко мое.
— С кем это ты говорила?
— Это был Свон, — говорит она и удивляется себе. Она хотела сказать «никто». Покачать головой и пожать плечами. Отбросить это имя, сделать вид, что ей все равно. Стать непроницаемой. Но нет, и она снова повторяет: — Это был Стивен Свон. А с ним какой-то журналист.
— О господи!
— Мне нужны деньги на такси.
— Что ты ему сказала?
— Что я сказала? Я не знаю, что я сказала, Франка. Мне надо уехать.
— Что он здесь делает?
— Не знаю. А ты знаешь?
— Откуда мне знать, мам?
— Скажи мне.
— Нет, — говорит дочь. — Я не знала.
— Дай мне денег, пожалуйста. Извини, я не хотела. Умоляю твои милые глаза, Франка.
Она видит проносящийся над долиной свет, птицу, летящую сквозь верхушки деревьев, белую дорогу, поднимающуюся у нее перед глазами, потом чувствует, что пошатывается. Франческа берет мать за локоть, а другой рукой обнимает за талию. Мелькание рисунков на обоях. Быстрый блеск света на стекле. Отпечатки пальцев в нижних углах оконных рам. Свон прислоняется к стене между двумя дешевыми гравюрами, его грудь вздымается. Рядом со Своном стоит, склонив голову, журналист, он что-то торопливо записывает в блокнот. Свон поднимает глаза, когда они проходят мимо, и протягивает к ней руку.
— Не оборачивайся, — говорит Золи. — Пожалуйста, не оборачивайся.
Они движутся к вращающейся двери, туда, где записывают пение птиц. Франческа вдавливает деньги в руку Золи.
— Клянусь, мам, я понятия не имела. Жизнью тебе клянусь.
— Только доведи меня до такси.
— Я поеду с тобой.
— Нет, мне надо побыть одной.
Забираясь на заднее сиденье такси. Золи чувствует запах духов дочери.
— Ключи! — кричит Франческа, и Золи опускает стекло и берет с ее ладони ключи.
Такси трогается с места, Золи видит, как шевелятся губы Франчески: «Люблю тебя, мама». В отеле за конторкой администратора через толпу пытается протиснуться дрожащий Свон, худой, будто жердь. Похоже, он не может позволить себе уйти, но и не хочет оставаться, поэтому и уходит, и остается одновременно.
Золи откидывается на теплый пластик спинки сиденья и, когда такси отъезжает от отеля, смотрит в окно на тревожащую красоту неба.
Она, не задумываясь, входит в лифт, прислоняется головой к прохладной деревянной панели, вспоминает постукивание его трости, блеск света у него на лбу, линии его бровей.
Долгое время она не догадывается нажать на кнопку.
Тросы натягиваются,
