Монахиня Адель из Ада - Анита Фрэй

Хозяин склонил неровную лысину, обрамлённую седой порослью, в сторону рассказчика, почти прильнул к нему ухом, да и глазами выразил почтение, но Пётр Сергеевич, тем не менее, обиделся, вернее, сделал вид, что расстроен.

— И потом, — продолжил граф, — я ведь неоднократно намекал вам, что сестра моя, наконец, оформила наследство, и что деньги нашего покойного отца вот-вот прибудут сюда вместе с нею! А денежки, скажу я вам, немалые…

Прочитав недоверие во взгляде визави, граф не поленился и достал из-за пазухи медальон с портретом гладко причёсанной красавицы.

— Сестра моя!

— Она у вас брюнетка? — ещё более нахмурился хозяин.

— Да… Вы против?

— Мне кое-что припомнилось…

«Врёт, всё врёт про сестру, ведь ровно месяц назад у него на бюро портрет блондинки находился! Тоже сказал, что сестра. Заигрался, видно, с бабами их светлость…» — подумал Свирид Прокофьевич, но высказать сию догадку не осмелился.

Граф, между тем, захлопнул медальончик, возвратил его на место — за ворот кружевной рубахи, застегнул все пуговицы камзола и… С грохотом захлопнул дверь! Наплевав на правила учтивости. Старый склочник явно не собирался уходить, так к чему долгие прощания?

Дверь хлопнула, прохладный воздух из коридора моментально прекратился, и вскоре граф нашёл себя погружённым в привычные ароматы номера, где кроме мышиного помёта, пахло ещё то ли супом, то ли табаком, то ли портянками, то ли и тем, и другим, и третьим. Нет, определённо следовало выйти в свет, да поскорее!

Раздумывая, что бы это ещё такое надеть, ибо по стеклу уже во всю барабанили дождевые капли, граф задержался у шифоньера с зеркалом. Он ухмыльнулся, смастерил своему отражению рожицу, по-детски высунув язык. Хандра прошла, ему хотелось повеселить себя, а заодно и хмурого хозяина, который, без сомнения, находился на своём посту. «Занятный старикан, — подумал Пётр Сергеевич. — В его возрасте и я, вероятнее всего, буду часами выстаивать под чужими дверями, в замочные скважины пялиться…»

Граф оказался прав — хозяин и не думал уходить.

— Надо бы заплатить! — крикнул Барский через дверь, через всё ту же замочную скважину.

— Всенепременно! — откликнулся «их светлость». — Аккурат сегодня еду в Петербург, вернусь с деньгами…

— Когда вернётесь?

— Завтра к полуночи. Привезу сестру, недавно получившую наше общее наследство, тогда не только на ремонт вашей… мммм…. мебели, но и на оплату номера, пожалуй, хватит…

Не желая продолжать беседу, граф замолчал, отвернулся от двери и снова глянул в окно. По стеклу уже вовсю барабанили капли. Скорей накинуть дождевой кафтан! Подойдя к зеркальному шкафу, граф улыбнулся отражению, послал воздушный поцелуй и… Поклонился! В результате чего за дверью снова раздалось покашливание.

«Вот уж несдержанный хозяин мне попался, — подумал постоялец, — а я-то полагал, что он солидный человек. Ха! Знал бы он, что за прекрасная особа в скорости здесь поселится, непосредственно в этой комнате, не так бы ещё закашлялся — старички сами не свои до девиц!»

Хозяин не только про девицу толком ничего не ведал, он также не имел ни малейшего понятия о том, кому посылались поцелуи. До того утра «их светлость» не давали ему повода сомневаться в своём умственном благополучии, а также не имели видимой привычки сюсюкаться с кем бы то ни было. Не может быть, чтобы граф нежничал сам с собою.

Пётр Сергеевич тем временем, накинув дождевой кафтан и сунув ноги в галоши, резво подскочил к двери, элегантным движением отворил её и, чуть не сшибив хозяина с ног, устремился вдоль пыльного коридора. Даже не потрудившись запереть комнату на ключ!

— Э-э-э… Вам цветы к приезду ставить? — промямлил ему вслед Свирид Прокофьевич.

— Разумеется! Моя сестра их обожает! — ответствовал ветреный граф.

Проводив гостя взглядом, хозяин выдал тяжеленный вздох и вдруг ударился в философию:

— Шкаф за каким-то лешим приволок… Кто нынче селится с собственной мебелью? Одни сумасшедшие…

Затем, поразмыслив, добавил:

— Коли он дверь не запирает, то и шкаф у него, стало быть, не заперт… Что там внутри, ась?

Подкравшись к чужой мебели на цыпочках, хозяин заведения секунды три постоял, глядя в зеркало. Вдруг отражение преобразилось: вместо фикуса возник горшок с пылающими фуксиями, а вместо бедной этажерки с затёртыми книгами нарисовался трельяж французской работы, уставленный одеколонами, духами, пудреницами и прочими дамскими радостями. В самом дальнем углу таинственного интерьера обозначилась лаковая ширма с китайскими рисунками, из-за которой вышла дама, сильно смахивавшая на дворцовую фрейлину. Она послала ошалевшему директору воздушный поцелуй. Тот, на всякий случай, ответил двойным поцелуем и низким поклоном.

Вежливо улыбнувшись, дама спросила:

— Моя дочь ещё не прибыла?

— К-к-какая дочь?!

— Моя Анна… Мы с ней уж месяц как не виделись…

Директор в страхе покинул номер, так и не исследовав внутренности шкафа. Дух перевёл лишь в кабинете. Там он кинулся к иконам, стал истово креститься. После чего сел за дубовый стол и принялся строчить отчёт в контору по сбору податей. В письме он сообщал, что беден и вот-вот обанкротится.

Незавидное положение своё господин Барский много раз оплакивал, но этим утром было особенно горько, ибо вдруг вспомнилась молодость. И проснулась неожиданная зависть. Да! Хозяин доходного дома и двух постоялых дворов завидовал нищему графу: и красив тот, и блондинист, и одет пока ещё недурно. И успех у женщин, несомненно, есть.

В молодости Барский, тогда ещё «Свиридка Молотило», тоже был красавцем, но не городским, а деревенским, крепостным крестьянином он был. С рождения числился невольником в имении на двести душ, но сие не помешало ему к сорока годам стать владельцем нескольких гостиниц. И всё благодаря молодости и прыти! Всякий юноша, будучи не дураком и имея рядом богатую особу дамского пола, может сделать себе приличное состояние в два счёта.

Свиридка слыл среди крепостных парней самым сноровистым и мускулистым, и это было подмечено барыней, которая, по счастливому стечению обстоятельств, тоже родилась крепостной. Хозяин имения, бездетный барин-вдовец удочерил её «для получения наследства», и она, сменив сарафан на рюши, стала хаживать фасонисто, виляя уже не крестьянскими, а благородными боками. А поздно ввечеру, когда хозяин начинал храпеть в своей спальне, на сеновале аккурат разворачивалось «действо».

Сбросив домашний наряд и намазавшись французскими мазилками, распустив рыжую косу, опрокинувшись на спину и разметав пухлые груди-ручки-ножки, усеянные конопушечками, барыня делала томный знак. Свиридка тотчас юркал промеж всей этой телесной прелести, нащупывал влажное горячее местечко, про сладость которого ведали лишь старый барин, да ещё несколько крестьян. Барину тогда было за семьдесят, а удочерённой кобылице — сорок с гаком.