Жестокие духи - Кэт Чо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лицо Миён скептически скривилось.
– Нет, я на это не куплюсь. Ты говоришь с тем, кто всю свою жизнь лгал всем, включая саму себя. Я вижу вранье насквозь. И ты полон этого вранья до краев.
Улыбка Чуну дрогнула. Обмануть ее было невозможно.
– Что ты хочешь, чтобы я сделал? – наконец спросил Чуну, от досады принимаясь расхаживать по комнате. – Я не привык заботиться о людях. Или чтобы на меня кто-то полагался. Я эгоистичный придурок, который в первую очередь думает о своей безопасности и интересах. Я не тот, с кем стоит водить компанию.
– Да, а я раньше каждое полнолуние поглощала человеческую энергию. Люди меняются.
– Я не человек, – упрямо сказал Чуну, скрестив руки на груди.
– Я тоже когда-то им не была. Но это тоже может измениться. – Миён слегка улыбнулась ему. – Давай. Не узнаешь, пока не попробуешь. Считай, что это новое приключение.
Чуну застонал:
– Пожалуй, мне больше нравилось, когда ты игнорировала меня. По крайней мере, тогда ты не заставляла меня решать мои проблемы. А ведь мы могли бы просто быть двумя сломленными людьми, плавать друг вокруг друга в блаженном покое.
– Ага, только я не собираюсь больше этим заниматься. – Миён закатила глаза и потянулась к двери. – Ты хочешь пойти со мной?
– А куда ты идешь? – поинтересовался Чуну.
68
Весь день Сомин ютилась в своей комнатке, пока не убедила себя все-таки поговорить с матерью. Джихун был прав этим утром; она должна что-то сказать, иначе всю жизнь будет сожалеть. И в конце концов Сомин всегда предпочитала сталкиваться с трудностями лицом к лицу. Это был ее излюбленный прием.
Раз уж она сразила сансина, то с собственной матерью точно справится… надеялась она.
Ее мать смотрела какую-то слезную дораму выходного дня, в которой было больше мелодрамы, чем сути. По крайней мере, Сомин они всегда казались именно такими.
Она три минуты посидела на диване, притворяясь, что смотрит сериал, а потом заговорила:
– Омма?
– М-м? – Мать не отрывала взгляда от экрана.
– Как ты смотришь на то, чтобы я поступила в университет не в Сеуле?
– Университет? – Ее мама перевела взгляд на нее. – За пределами Сеула? Например, в Кёнгидо?
Сомин нахмурилась:
– Нет, дальше.
Похоже, ее мать наконец поняла, что Сомин хочет полноценно поговорить, и выключила звук телевизора.
– Ты имеешь в виду за пределами страны?
Сомин поджала губы. Ей послышались нотки неодобрения? Может быть, стоит оставить этот разговор на другой раз. Вот только она не была уверена, когда наберется смелости спросить снова.
Ее мать встала и направилась на кухню, и Сомин забеспокоилась, что расстроила ее. Но та вернулась с папкой. Сев, она положила ее между ними на диван.
Сомин открыла папку и обнаружила кучу смятых брошюр университетов со всего миру. Она выбросила их в начале лета.
– Зачем тебе это?
– Я нашла их некоторое время назад, когда убирала у тебя в комнате, чтобы подселить к нам Джихуна. Я хотела поговорить с тобой, но ты последнее время казалась такой рассеянной. Вижу, теперь ты готова это обсудить.
– Мне даже в голову не приходило, что ты знаешь. – Сомин уставилась на города, изображенные в брошюрах, места, где все казалось таким другим. Таким новым.
– Слушай. Может быть, я немного рассеянна, но я все еще твоя мать. А матери знают, чем занимаются их дети.
Сомин очень надеялась, что нет. Она была уверена: узнай госпожа Мун, чем ее дочь занималась во время летних каникул, у нее случился бы сердечный приступ.
– Почему ты их выбросила? – поинтересовалась ее мама.
– Я просто не знала, стоит ли мне подавать заявление в такие места.
– Почему? Дело в деньгах? У меня все хорошо на работе. Так что не переживай об этом.
– Наверное, я больше переживала о том, как ты отреагируешь, если узнаешь, что я хочу уехать. Я нужна тебе здесь.
Ее мать тяжело вздохнула:
– Сомин-а, думаю, я была плохой матерью.
– Что? – Сомин в жизни не слышала ничего более нелепого. Насмотревшись, как страдают ее друзья, Сомин теперь больше, чем когда-либо, понимала, как ей повезло с матерью. Не все выросли, зная, что их любят так, как любили ее. Ей никогда не приходилось сомневаться в материнской любви.
– Давным-давно надо было с тобой об этом поговорить. – Мать взяла Сомин за руку. – Ты – ребенок в этих отношениях. Не мать. И тебе нужно перестать все время заботиться обо мне.
– Что? – Сомин нахмурилась. С чего она завела об этом разговор?
– Ты в этом году выпускаешься из школы. Я хочу, чтобы ты начала думать о том, чего ты хочешь от жизни.
– Я хочу иметь возможность заботиться о тебе. Мы – команда, ты и я.
Ее мать кивнула:
– Да, мы – команда. Но ты должна понять, что у людей в команде разные роли. Моя роль – быть матерью. Твоя – быть ребенком.
Сомин улыбнулась, хотя и была сбита с толку.
– Мы не обычные мать и дочь. Мы другие. Мы особенные.
Ее мать поморщилась:
– Я так тебе говорила, потому что боялась, что иначе ты увидишь: я понятия не имею, что делаю. И мне жаль, что я слишком сильно полагалась на тебя, когда ты была совсем ребенком. Раньше у меня не было возможности быть для тебя сильной матерью. Но теперь я научилась ею быть.
– Не говори так. – Сомин чуть ли не плакала. – Ты идеальная мать. Ты всегда была такой.
Госпожа Мун заправила волосы Сомин за ухо и приложила ладонь к ее щеке.
– Я не идеал. Но я твоя мать. И тебе нужно выслушать меня. Ты должна делать то, что лучше для тебя. А со мной все будет в порядке. Мать жертвует собой ради ребенка, а не наоборот. Ты понимаешь?
Сомин кивнула, целуя ладонь матери:
– Я люблю тебя, омма.
– Я тоже люблю тебя, доченька. Вот почему я хочу, чтобы отныне ты думала о том, чего ты хочешь для себя. Хорошо?
Сомин кивнула.
– Взглянешь еще разок на брошюры? Подумай, не хочешь ли ты подать заявление в какое-нибудь из этих мест?
Сомин улыбнулась. В одном она точно права: у нее действительно была идеальная мать.
– Конечно, омма. Давай попозже их вместе посмотрим?
69
В лесу было тихо.
Они стояли у дерева мэхва. Миён держала в руках букет лилий. Она не хотела, а может быть, и не могла пока отпустить его.
– Она спасла мою душу, – произнес Чуну.
– Она спасла и мою тоже, – хрипло прошептала Миён.
– Она была хорошим человеком.
Миён вытерла слезы:
– Не нужно мне врать. Я знаю, кем была моя мать. Можешь не притворяться, что она жила добродетелью.
Наконец она положила лилии под табличку, на которой было вырезано одно только имя Йены в иероглифическом написании.
Она приняла верное решение, отпустив Йену. Верное не только для всего мира, но и для ее сердца. И все же это было больно. Как тупой нож, вонзающийся все глубже и глубже в грудь. И боль жила в ней
