Голубой Марс - Ким Робинсон

А еще она становилась все более строгой. Время от времени она явственно ощущала, какой развращающей может быть власть, и ее слегка тошнило от этого. Но она привыкала. С Ариадной они частенько ссорились. Надя вспоминала угрызения совести, которые преследовали ее после первой стычки с молодой минойкой, сейчас они казались ей нелепыми. Теперь она стала гораздо более жесткой и ежедневно отвечала нападками тем, кто ей перечил, рассчитывая микропорывы грубости так, чтобы сдерживать людей настолько, насколько было нужно, и выходило вполне действенно. По сути, чем больше она испускала гнева, тем лучше могла управлять людьми и использовать их для своей пользы.

Она обладала властью, и люди это знали, но власть развращала. Власть давала могущество. И сейчас Надя едва ли в чем-то раскаивалась, все-таки люди, по большей части, заслуживали такого обращения. Они-то думали отдать это важное кресло безобидной бабульке, чтобы тем временем вести свои игры друг с другом, но она была готова скорее провалиться, чем спустить им все это с рук. Она использовала эту власть, чтобы добиться того, чего хотела сама.

Все реже и реже она замечала, как отвратительно это было. А однажды, когда заметила, после одного особенно напряженного дня, она упала в свое кресло и чуть не заплакала от переполняющего ее чувства гадливости. Прошло всего семь месяцев из трех М-лет ее срока. А чем она станет к его окончанию? Если сейчас она уже привыкла к власти, то тогда, может быть, властвовать ей уже понравится.

Арт, обеспокоенный всем этим, украдкой смотрел на нее через стол, за которым они завтракали.

– Ну что ж, – произнес он наконец, после того как она поделилась с ним этими мыслями, – власть есть власть. – Он серьезно задумался. – Ты первый президент Марса. Так что ты в некотором роде сама определяешь, как тебе работать. Может быть, тебе стоит заявить, что ты будешь работать месяц, а потом два отдыхать – и посвятить два месяца своим делам. Что-то в этом роде.

Она, набив рот тостами, пристально на него посмотрела.

В конце той же недели она покинула Шеффилд и снова уехала на юг, присоединившись к каравану людей, которые устанавливали дренажную систему, проходя от одного кратера к другому. Каждый кратер немного отличался от остальных, но, по сути, их работа состояла в том, чтобы подобрать правильный угол выхода из его подножия и пустить в дело роботов. Кратеры Фон Кармана, Дю Туа, Шмидта, Агассиса, Хевисайда, Бьянкини, Лау, Чемберлена, Стоуни, Докучаева, Трамплера, Килера, Шарлье, Зюсса… Они устраивали водопроводы во всех этих и во множестве безымянных кратеров, хотя названия на картах появлялись даже быстрее, чем они их проходили: 85-й Южный, Сверхтемный, Дурачья надежда, Шанхай, Здесь спала Хироко, кратеры Фурье, Коула, Прудона, Беллами, Хадсона, 47 ронинов, Макото, Кино-Доку, Ка-Ко, Мондрагон. Миграция от одного кратера к другому напомнила Наде о ее поездках вокруг южной полярной шапки в годы подполья, только сейчас все происходило под открытым небом, и в эти дни середины лета, почти лишенные ночей, их команда наслаждалась солнцем, отражавшимся от кратерных озер. Они проезжали неровные застывшие болота, где на солнце сверкали талая вода и луговая трава, и, конечно, как всегда, – темно-ржавые скалы, нарушавшие своим видом светлый пейзаж, но они одолевали гряду за грядой. Они проникали в глубь кратеров, прокладывали трубы и подключали к экскаваторам мобильные фабрики парниковых газов, если в скалах обнаруживались хоть какие-нибудь газы.

Но едва ли это можно считать той работой, к какой всегда стремилась Надя. Она скучала по старым временам. Конечно, управление бульдозером уже тогда не было ручным, но, когда орудуешь лезвием и переключаешь передачи, вырабатываются важные физические навыки, которые возносят процесс на куда более высокую степень вовлеченности в дело, чем эта «работа», состоящая из общения с искином, наблюдения за роботами-землекопами высотой по пояс, мобильными фабриками размером с городской квартал и горнопроходческими машинами с алмазными зубами, растущими назад, как у акулы. Все они были изготовлены из сплава биокерамики и металла, сплава более прочного, чем провод лифта, и все здесь делалось само. Это было не так, как она себе представляла.

Очередная попытка. Она прошла новый цикл: вернулась в Шеффилд, погрузилась в работу в совете, испытав новое отвращение, теперь смешавшееся с отчаянием, осмотрелась в поисках того, что помогло бы ей сбежать оттуда, заметила какой-то любопытный проект и взялась за него. Уехала, чтобы взглянуть лично. Как и сказал Арт, она могла сама решать, как ей работать. Это тоже было в ее власти.

В этот раз она сбежала, чтобы работать над почвой.

– Воздух, вода, земля, – сказал Арт. – Выходит, в следующий раз будет огонь, да?

Но она заинтересовалась темой, после того как узнала, что ученые в Богданове Вишняке пытаются создать почву. И улетела на юг, в Вишняк, где не бывала много лет. Арт составил ей компанию.

– Интересно будет посмотреть, как старые подпольные города приспосабливаются к новой жизни, когда им уже не нужно скрываться.

– Честно говоря, даже не знаю, зачем они вообще там остаются, – сказала Надя, когда они летели над южным полярным регионом. – Они живут на таком дальнем юге, что зимы здесь почти не заканчиваются. Шесть месяцев в году здесь вообще не бывает солнца. Кто бы согласился тут жить?

– Сибиряки.

– Да ни один сибиряк в здравом уме сюда бы не переехал. Они-то знают, каково это.

– Тогда лапландцы. Инуиты. Те, кто любит полюса.

– Может быть.

Как оказалось, в Богданове Вишняке никто не возражал против зим. Местные преобразовали насыпи мохола в кольцо вокруг него самого, создав огромный круглый амфитеатр, обращенный к шахте. Этот ступенчатый амфитеатр должен был стать верхним Вишняком. Летом – зеленым оазисом, зимой – белым. Они планировали также осветить его сотнями ярких уличных фонарей, чтобы здесь всегда было светло как днем, и город был бы виден поперек круглой пропасти в середине, а с верхних стен открывался вид на ледяной хаос полярных гор. Нет, они собирались здесь оставаться и дальше, в этом не было сомнений. Это их город.

Надю встретили в аэропорту как важного гостя, как бывало всегда, когда она выбиралась к богдановистам. Она приняла их предложение занять гостевой номер у края мохола. Окна слегка выступали над шахтой, позволяя заглянуть на восемнадцать километров в глубь земли. Свет на дне мохола, казалось, исходил от звезд, которые были видны сквозь всю планету.

Арт был ошеломлен не самим видом, но даже мыслью о нем, и решил не приближаться к той части комнаты. Надя усмехнулась и, вдоволь насмотревшись в окно, завесила его шторами.

На следующий день она встретилась с учеными-почвоведами, которые оказались довольны ее заинтересованностью их работой. Они хотели добиться того, чтобы город мог прокормить сам себя, и чем больше людей переселялось на юг, тем более требовалась подходящая почва. Но они пришли к выводу, что создание почвы – одна из самых сложных технологий, за которую они когда-либо брались. Надя была удивлена: все-таки вишнякские лаборатории считались лучшими в мире в области экологических технологий, тем более что их сотрудники прожили несколько десятилетий в мохоле. А растительный грунт – это же просто. Грязь с добавками, которые, казалось бы, было совсем несложно в нее подмешать.

Она поделилась с почвоведами этими мыслями, и мужчина по имени Арне, который ее сопровождал, слегка раздраженно сообщил ей, что почва на самом деле очень сложна. Около пяти процентов ее массы приходится на живые организмы, и эта важнейшая ее часть состоит из нематод, червей, моллюсков, членистоногих, насекомых, пауков, мелких млекопитающих, грибов, простейших, водорослей и бактерий. Одни только бактерии включают тысячи разных видов, и их численность может достигать сотен миллионов организмов в грамме почвы. Другие представители этого микросообщества присутствуют почти в таком же изобилии – и в плане численности, и в плане многообразия.

Такой сложный экологический элемент невозможно создать так, как представляла себе Надя, – то есть просто вырастив составляющие отдельно, а затем смешав их в общей миске. Но они не знали этих составляющих и не могли их вырастить, а те, что могли, погибли бы при смешивании.

– Особенно чувствительны черви. И с нематодами не так все просто. Вся система норовит нарушиться и оставить нас с одними только минералами и органическим материалом. Это называется гумус. Мы отлично научились создавать гумус. Но растительный грунт должен вырасти.

– И в природе так и происходит?

– Точно. Мы можем лишь попытаться вырастить его быстрее, чем он растет в природе. Мы не можем собрать его, не можем вот так взять и изготовить. А многие из живых его компонентов лучше растут в почве сами по себе, поэтому существует еще и проблема в том, чтобы поддерживать их развитие на большей скорости, чем если бы они развивались при естественном почвообразовании.