Рыбья кровь - Евгений Таганов

Дарник в сопровождении десятка арсов пошел вслед за ней, мимоходом узнавая двоюродных братьев и каменецких невесток, которые во все глаза смотрели на него. С остальными арсами остался Смуга с сыновьями, всячески им угождая.

Верба провела Дарника в свою неказистую землянку. Свет, пробивавшийся сквозь бычий пузырь в оконце, позволял едва различать стол, сундуки и топчаны. Пока глаза привыкали со света к дымному полумраку, ворох одеял на топчане возле печи зашевелился, и оттуда донесся слабый вздох. Это была Маланка. Высохшее личико и дрожащие, почти детские ручки ничем не напоминали бывшую победительницу медведей. Дарник содрогнулся от жалости и отвращения.

Осмысленный взгляд тяжелобольной матери остановился на нем.

– Кто ты? – спросила она, узнав сына.

Он понял ее вопрос.

– Я липовский князь, я всех побеждаю, у меня четыре жены и два сына. Ты мать князя, я приехал за тобой.

– Хорошо, – выдохнула она и закрыла глаза.

Верба засуетилась, зачерпнула из оловянной миски, стоявшей на печи, черпаком пахучий травяной отвар, налила его в деревянную чашку и принялась поить больную.

Дарник вышел из землянки и огляделся. Каким же убогим показалось ему его родное селище в сгущающихся сумерках! Вспоминая о нем в Липове, он представлял себе живописные, покрытые дерном крыши землянок, заросшие травой и кустами рытвины и бугры, служившие детям прекрасным местом для беготни и игры в прятки, козлы для распила бревен, жерди с развешенным бельем, теплые и пахучие хлевы для скота, разбросанный рабочий инвентарь, мусорные кучи для ворон и галок, скользкие от навоза и птичьего помета дорожки, безмятежную веселость поросят и щенят, заполошность кур, отважных гусей и петухов, гам разговоров и криков, стук и скрежет производимых работ. Вместо этого сейчас он видел беспорядок причудливо разбросанных земляных нор, бесформенную одежду всех без исключения родовичей, некрасивые лица и прически людей, никогда не смотревшихся в зеркало. Отсутствие в Бежети многого из того, что имелось в других городах и городищах, Дарник еще совсем недавно считал едва ли не главным достоинством своего селища и вовсе не предполагал, что это может выглядеть столь удручающе. С плохо скрытым презрением смотрел он и на своих родовичей: разве можно вообще так жить! И уже собственное главное достижение ему представлялось теперь не в достигнутых победах и званиях, а в том, что он знает, чем нормальный человек отличается вот от таких лесных получеловеков.

Получеловеки между тем, оправившись от первого шока и поняв, кем именно для прибывших вооруженных молодцов является «их Дарник», стали обращаться с ними вполне панибратски, зазывая к себе на постой и угощение и пытаясь выпросить какой-либо подарок. Дарник с подарками не спешил: зачем раздавать их при лучине, в ночной тесноте и темени, когда можно сделать это при свете дня на виду у всего селища? Точно так же, как на поле боя чужое волнение и быстрая смена событий всегда побуждали его действовать с холодной головой и расчетом, так и сейчас суета бежечан совершенно успокоила его.

Кузнеца Вочилы уже не было в живых, совсем недавно выехав на охоту за засеку, он не сумел отбиться от стаи волков. Рыбья Кровь воспринял это известие с легким сожалением – уж кузнец-то сумел бы как надо оценить его достижения. Вместо Вочилы о себе пришлось рассказывать за вечерней трапезой в землянке старосты. За спиной Смуги Младшего в углу притаились его семнадцатилетние внуки.

– На войне только первое время страшно, – с подчеркнутым равнодушием говорил Дарник, обгладывая баранью кость. – Кажется, что именно в тебя летят все стрелы и сулицы. У меня в войске все воины разбиты на пары побратимов. Если один побежит, то казнят не только его, но и его побратима, поэтому сила и храбрость каждого бойника всегда возрастают вдвое.

– И никто не спорит, что невинного тоже казнят? – удивлялся Смуга.

– У нас в войске с князем не очень поспоришь, – отвечал старосте сидевший у печи Селезень.

– А если от тебя захотят уйти к другому воеводе? – Смуге хотелось выяснить все до конца.

– Оставляй свое оружие и доспехи, чтобы его носили более достойные, и уходи, – снова помогал Дарнику с объяснениями оруженосец. – Только никто не уходит, потому что таких побед и славы, как у нас, нет ни у кого.

Внуки за спиной Смуги от ужаса и восторга уже и дышать не смели.

Утром Дарник, сидя на застеленном медвежьей шкурой бревне у землянки старосты, достал шкатулку с дирхемами и золотыми солидами и стал одаривать ими всех подряд, не без усмешки думая про себя, насколько бесполезны здесь, в глуши, эти городские знаки богатства.

Видимо, то же самое думали и многие из бежечан. Смуга так и сказал, что теперь молодежь никакими веревками в селище не удержишь. Дарника заботило другое: как быть с матерью, оставлять ее или брать с собой – позволить себе дожидаться ее выздоровления он не мог. Затруднение разрешила сама Маланка, решительно потребовав, чтобы сын забирал ее с собой:

– Я и так не переживу эту зиму, но хочу быть погребенной рядом с твоим домом. Если умру в дороге, не страшно – в мороз довезешь и мертвую. А где буду погребена я, там и будет твое настоящее княжество, от которого ты уже не отступишься.

Дарник не возражал, теперь уже совершенно иначе воспринимая все слова и поступки матери.

Сборы в дорогу заняли немного времени. Главное Маланкино богатство – сундук со свитками – захватили еще на Большом Камне, теперь оставалось лишь поудобнее и потеплее устроить ее на княжеских санях. Для этого на санях соорудили короб из шкур и одеял. Верба ехать в далекий и страшный Липов отказалась. Дарник особенно не настаивал – две его двоюродные безмужние сестры с готовностью вызвались присматривать за Маланкой в дороге.

Как предсказывал Смуга, так и случилось: пятнадцать парней захотели служить в дарникском войске. За два дня, проведенных в Бежети, арсы успели перемигнуться кое с кем из девушек, и шестеро из них тоже под плач и стенания матерей разместились на двух санях со своим незатейливым приданым. Забыто было предостережение Фемела – не мог отказать Рыбья Кровь тем, кто, как и он, захотел вырваться в большой сверкающий мир.

Так и выехали, провожаемые вздохами облегчения, зависти и легкой тоски. Несмотря на ворох одежд и одеял, Маланка сильно мерзла, хоть и не подавала вида. Дарник приказал всем бежечанкам по очереди сидеть с ней в коробе, чтобы согревать ее своим телом.

В Каменке застали арсов, весело разделывавших медвежью тушу. Тут же находились шестеро прослышавших про липовского князя семнадцатилетних каменчан с приготовленным походным снаряжением, вместе с ними поджидал Дарника и Клыч.

Встреча повзрослевших и сильно изменившихся друзей вышла неловкой. От арсов Клыч уже знал о дарникских подвигах, а его собственное житье в Каменке интересовало Дарника меньше всего. Заискивающий, виноватый взгляд Клыча еще больше разделил их. К счастью, каменчанин не просился в боевые сотоварищи, обмолвившись, что у него две беременные жены и что надо поднимать новое пшеничное поле. Прощаясь, Рыбья Кровь подарил ему копию карты Липовского княжества, приготовленную именно на такой случай – пусть смотрит, чего он сам себя лишил.

Тимолай по-прежнему плохо помнил их былые отношения, и это действительно было грустно – видеть, как недавно еще такой блестящий ум быстро угасает. Дарник оставил Клычу несколько дорогих украшений, с тем чтобы какая-нибудь вдова приходила и готовила одинокому ромею горячую еду.

Новое пополнение войска ждало Рыбью Кровь и в Хлыне. Там уже выяснили, кто именно был этот богатый княжич, и в самом деле приняли его подарки женщинам за откуп-виру. Вернее, за часть виры, надеясь получить еще столько же для мужской части городища. Дарник не удивился их требованию, только рассудил иначе:

– Мужчинам я плачу лишь за воинскую службу. Дадите мне хороших воинов – получите по десять дирхемов за каждого.

На таких условиях к нему присоединились две дюжины молодых ополченцев. За ними увязались пятеро девушек-поварих, жаждущих увлекательной новой жизни.

4

Большой, вдвое увеличившийся веселый караван ходко продвигался по льду Каменки. Дружинники снисходительно взирали на новичков, а те, в свою очередь, ловили и впитывали каждое их слово, каждый жест и недомолвку.

Дарник неотступно думал о матери. Он был доволен, что при его разговорах с ней всегда присутствовал кто-то из арсов, и теперь ее поведение втихомолку обсуждалось в дружине. Именно такой должна быть мать у настоящего князя: суровой и мудрой. Ее близкая смерть, как и любая смерть, не ощущалась Дарником как что-то ужасное, пришло время умирать – и ничего с этим не поделать. Еще по дороге в Бежеть он пытался представить Маланку на своем дворище в Липове и сразу мрачнел – никак не вписывалась она в его новую княжескую жизнь. «Мать нашего князя всего лишь простолюдинка», – так и слышалось ему шипение, доносящееся с каждого городского дворища. И вот все разрешилось наилучшим образом, даже в этом мать ему помогла. Кто после таких гордых слов о похоронах вдали от родины примет ее за простую смердку? Да и вопрос с его отцом лучше оставить неразрешимым. Сперва он собирался спросить о нем Маланку, чтобы она хоть ему открыла эту тайну, – и не спрашивал. Что толку тянуть свой род в глубь десятилетий, ведь, согласно простым расчетам, за тридцать поколений его родня насчитывала тысячу миллионов человек, неужели среди них не найдется ни одного царя или князя? Конечно, были, и именно сейчас, в сочетании с воспитанием, данным ему Маланкой, все эти качества предводителя людей в нем, Дарнике, и проявились.