Дьявол и Дэниэл Уэбстер - Стивен Винсент Бене

Сказать по правде, в случае концентрационных лагерей проводилась предварительная чистка – так сказать, прополка сорняков. Но официальные публикации этого известия предстояло на время придержать, а цифры всегда можно оспорить. Если убиваешь несколько человек, каждый остается личностью со своим именем, но когда убиваешь сотнями, для большинства читателей газет все они просто цифра. И когда дело доходит до споров о цифрах, начинаешь гадать, было ли такое в самом деле. Предусмотрели и это.

В сущности, предусмотрено было все, причем тщательно. Как обычно, возникла дипломатическая напряженность и, как всегда, она наконец разрешилась благодаря твердости позиций. В последний момент другие Державы решили оказать содействие. Правда, сделали они это нехотя, с недовольством и многочисленными заявлениями и оговорками, но все-таки сделали. Еще одна великая победа. И наконец-то впервые за долгое время повсюду покатились поезда и поднялась пыль над дорогами – уходил Проклятый народ. Все до единого, мужчины, женщины и дети в третьем и четвертом поколении, каждый, в чьих жилах была хоть капля этой крови. Этим и был положен конец, и к закату на третий день на земле духу их не будет. Еще одна великая победа – пожалуй, даже величайшая из всех. А потом предстояла неделя празднеств, соответствующих церемоний и речей, и внесение памятной даты в новые календари наряду с датой основания Государства и прочими.

Тем не менее, даже несмотря на выдающуюся эффективность, предмет особой гордости Государства, любая массовая эвакуация неизбежно оказывается сложным и утомительным предприятием. Лейтенант, стоящий на посту у дорожной развилки, убедился в этом на своем опыте: он был молод, отменно здоров, но напряжение начинало сказываться на нем, хотя он ни за что не признался бы в этом. Поначалу он немного нервничал – слегка нервничал и очень беспокоился о том, чтобы все шло согласно планам. Ведь это же важный пост – последняя развилка перед границей. Дорога, конечно, второстепенная, на магистралях и в портах погрузки хлопот гораздо больше, но тем не менее не просто развилка, а последняя из них. Он не льстил себя надеждой, что такой пост достоин награды – они достанутся большим шишкам. Но все-таки он ожидал многотысячной эвакуации и знал цифры назубок. Всего лишь действовать согласно плану – легко сказать! Может, для гражданского и сойдет, а офицер есть офицер. Сумеет ли он проявить себя в достаточной мере офицером, не станет ли посмешищем на глазах у подчиненных? А вдруг ввиду какой-нибудь ужасной непредвиденной случайности на его дороге образуется пробка из убегающих людей и Штабу придется прислать кого-нибудь, чтобы разобраться? Сама мысль об этом внушала страх.

Ему не составляло труда представить, как это может случиться, – в детстве он обладал живым воображением. Он слышал обращенные к нему слова штабного офицера, перед которым стоял навытяжку, глядя перед собой. Первый же важный приказ – и сразу черная метка в личном деле! Да, всего лишь работа полицейского, но это не имеет значения: гражданин Государства, член Партии неизменно должен соответствовать всем требованиям. А для того, кто им не соответствует, не остается в жизни ничего. У него пересохло в горле, движения стали резковатыми, пока он отдавал последние распоряжения и уже видел, как первые черные точки приближаются к развилке.

Будь у него время, сейчас он мог бы даже посмеяться, вспоминая об этом. И даже позволить себе припомнить, как старый Франц, его ординарец, в то первое утро пытался подлить коньяку ему в кофе. «Зябкое утро, лейтенант», – но в глазах Франца застыл вопрос. От коньяка он, разумеется, отказался, вдобавок как следует отчитал Франца. Новое Государство опиралось не на тевтонскую отвагу, а на расовую ценность и доблесть его граждан. Устроенный Францу разнос помог: голос зазвучал тверже, сердце застучало яростнее. Но Франц, старый вояка, был невозмутим. Как это он потом сказал? «Лейтенанту не стоит беспокоиться. Гражданские всегда были стадом, вопрос лишь в том, чтобы согнать его». Само собой, неуместно высказывать подобные замечания своему лейтенанту, однако оно помогло ему привести мысли в порядок и слегка отрезвило. Да, такие ординарцы, как Франц, имеют ценность, как только освоишь умение ставить их на место.

И тут они приблизились – медленно, беспорядочно, не по-солдатски. Он не мог вспомнить, кто стал первым. Как ни странно, не мог, хотя был уверен, что запомнит. Может, еле бредущее семейство с испуганно глазеющими на него детьми, а может, один из длиннобородых стариков с горящими глазами. Но по прошествии трех дней все лица смешались в памяти. Как и сказал Франц, они превратились в стадо гражданских лиц, стадо, которое надо собрать и не давать останавливаться, день и ночь гнать его вперед, к границе. Они шли и рыдали. Когда рыдания становились слишком громкими, принимались меры, но рано или поздно вопли слышались вновь. Они раздавались вдалеке на дороге и угасали по мере приближения к посту. Казалось, рыдания рвутся вопреки их воле – как треск дерева, которое рубят, как шорох пшеницы между жерновами. Поначалу он пытался полностью прекратить их, а теперь уже не обращал внимания. Однако много – очень много – было и тех, кто не рыдал.

Поначалу было интересно подмечать, сколько здесь собрано разных типажей. Он и не подозревал, что Проклятый народ настолько разнообразен – у каждого есть свои мысленные образы, подкрепленные изображениями в газетах. Но увидеть их воочию – другое дело. Изображения в газетах они совсем не напоминали. Были высокими и низкорослыми, пухлыми и худыми, черноволосыми, блондинами и рыжими. Даже под слоем пыли было очевидно, что одни из них богаты, другие бедны, одни задумчивы, другие деятельны. В сущности, зачастую по виду их было не отличить от всех остальных. Но это не его дело, а его дело – следить, чтобы они двигались дальше. И все-таки поначалу потрясения были неизбежны.

Пожалуй, удивительнее всего оказалось то, что выглядели они настолько заурядной, неотъемлемой частью повседневности. Скорее всего, потому, что были привычным зрелищем, вряд ли дело заключалось в чем-то большем. Но под слоем пыли и пота удавалось разглядеть лицо. И оно вызывало невольную мысль: почему? Что делает этот малый здесь, вдали от места, где живет? Почему, ради всего святого, он бредет по этой дороге? Довольным он не выглядит. А потом разум брал мысли под контроль, воспоминания возвращались. Но те же мысли являлись вновь и вновь самовольно, не подчиняясь приказам разума.

Он увидел лишь несколько знакомых лиц. И неудивительно, ведь он прибыл с юга. Точно видел Вилли Шнайдера – на второй день, сильно запыленного. Когда он был