Резонансная техника пения и речи. Методики мастеров. Сольное, хоровое пение, сценическая речь - Коллектив авторов

Папа умел создавать значительные запоминающиеся события в нашей хоровой жизни и, как потом оказалось, во всей нашей жизни.

Мы возвращались домой из Италии. Поезд, на котором мы ехали из Рима, должен был ночью заехать на вокзал в Венеции. Папа узнал об этом, сказал, что всех разбудит, мы подумали, что это шутка и улеглись спать. Но в четыре часа утра он встал, всех нас поднял, мы нехотя вывалились на перрон, выстроились, настроились и с чувством спели «Венеция ночью» Танеева. Папе было 79 лет. Тогда мы, молодые, хотели спать, а сейчас я думаю: как могло этого не быть в нашей жизни?!

А наша хоровая традиция встречать белые ночи! Мы приходили на занятия к одиннадцати вечера, два часа занимались, потом сдвигали стулья, чтобы получился длинный стол, застилали их старыми афишами, как белыми скатертями, ставили, кто что принес, подкреплялись, пели застольные хоровые песни, поздравляли новичков с первым годом в хоре, а около трех часов выходили на Университетскую набережную. Мосты уже были разведены. Вы можете представить себе, какая была красота. Всю жизнь, утром, вечером, ночью, зимой, летом, весной, осенью, когда папа выходил из университета на набережную, всегда восхищался: «Какая красота!» Мы пели на набережной, потом спускались к воде на стрелке Васильевского Острова и пели там, ждали восход солнца, а когда мосты сводились, мы шли петь под Атлантами на Дворцовой площади. Мы встречали белые ночи в будни, народу на улицах было мало, но на наши импровизированные концерты стекалась благодарная публика. Первые белые ночи с хором мне никогда не забыть. Мы пели на Стрелке, уже совсем рассвело, вот-вот должно было показаться солнце. Папа дал тональность, и мы запели «Восход солнца» Танеева: «Молчит сомнительно Восток…» И на словах «еще минута… и» появилось солнце! Разве это можно забыть?! Как вдохновенно мы пели: «И во всей неизмеримости эфирной…» Папа всегда встречал с нами белые ночи, всегда до своего последнего лета.

А наша традиция выступать вечером в День Победы 9 мая на ступенях биржи на стрелке Васильевского Острова перед большим количеством народа, стекающимся на стрелку смотреть салют. Мы давали большой концерт из своего репертуара и военных песен. Сейчас это стало городской традицией, приходят все студенческие хоры и поют военные песни. Но создал эту традицию Григорий Моисеевич с университетским хором, традиции этой уже лет 40.

Множество горожан многие-многие годы слушали хор университета не только на концертах, но и под сводами Казанского собора 31 августа, когда хор традиционно собирался после лета, и в Павловске, куда мы выезжали на пикник встречать золотую осень, и в Пушкине на ступеньках Камероновой галереи перед традиционным празднованием масленицы в одной из столовых Пушкина. Причем, каждый раз, перед уходом из столовой, после того как мы наелись, напелись, насмеялись над нашими капустниками, папа вызывал всех работников столовой: мойщиц посуды, подавальщиц, выстраивал нас и дирижировал нами 2–3 произведения из нашего репертуара в знак благодарности и уважения к этим людям, это ведь тоже урок жизни всем нам студентам-хористам. Слушали нас, как я уже вспоминала, и 9 мая, и в «Белые ночи». Это были не какие-нибудь «попевки», а полноценное концертное исполнение, Григорий Моисеевич никогда не давал нам халтурить, где бы мы ни были. Мы всегда пели собранно, эмоционально, с полной отдачей, по-сандлеровски.

У папы была еще одна интересная традиция. Самое первое занятие в сентябре хор начинал исполнением песни Дунаевского «Летите, голуби». Григорий Моисеевич вставал на своем постаменте, мы тоже все вставали, Екатерина Петровна давала короткое вступление и.

Не всегда эта вещь была у нас в репертуаре, бывали годы, когда папа пел ее чуть ли не один за всех, но обязательно от начала до конца. Пел страстно, прося мира, призывая всех нас идти вперед, заряжая энергией на творческий год:

Летите, голуби, летите!Для вас нигде преграды нет!

Пусть над землею ветер стонет,Пусть в черных тучах небосвод.В пути вас коршун не догонит,С пути вас буря не собьет!

Во имя счастья и свободыЛетите, голуби, вперед!Зовите, голуби, зовитеК труду и миру на земле!

Каждые 5 лет своего существования хор университета отмечал прекрасными концертам в актовом зале Университета и Капелле. К юбилейным концертам готовили интересные, крупные и трудные произведения. Глаза горели и на сцене, и в зале, на юбилей приезжали, приходили «старики», певшие раньше в хоре, их дети, а потом и внуки. Хорошо помню (мне было, наверное, 10 лет – значит, отмечали 20-летие хора), как после выступления хор с двух сторон сцены забросали букетиками фиалок. И, конечно, на следующий день банкет в огромной старинной университетской столовой. Народу набиралось человек 200–250: гости, хор и «старики». Тосты, поздравления, искрометный капустник, обязательные юбилейные хоровые песни, застольные, из нынешнего репертуара, из прошлого. А когда отмечали юбилеи Сандлера, народу становилось чуть ли не в два раза больше. Прибавлялся хор Радио, редакторы радийные и все концертных залов, композиторы, родственники… Мы все еле помещались в огромном зале «восьмерки». Но счастья, веселия и торжества было больше, чем народа. Папа из всего умел сделать праздник, что-то значительное, незабываемое.

Папа был фанатично предан хоровому делу, а мы с мамой – папе. Мама воспитала во мне огромное уважение к папиной работе, творчеству, к его гению. Она всю жизнь любила его не только как человека, мужа, но и как творца. Всю жизнь восхищалась его творчеством.

Когда ты руководишь большим коллективом, приходится отстаивать его интересы и твои творческие интересы перед музыкальными и немузыкальными чиновниками, большими и маленькими, да и внутри коллектива иногда возникают непонимания, трения. Все это папа очень переживал, а мама была в курсе всех его неприятностей, обид. Бывало, я просыпалась ночью и видела свет в папиной комнате, и слышала, как папа рассказывал, жаловался на что-то маме, мама слушала, возмущалась, потом папа спокойно засыпал, а она до утра переживала за него, да и сейчас переживает все несправедливости, выпавшие на его долю, свидетельницей которых она была.

Мы с братом долго пели в университетском хоре и всегда были «равнее всех равных», были очень скромными, причем эта скромность была не показной, а была внутренним состоянием, то ли воспитанным, то ли переданным от папы. При всей его требовательности в работе, в обычной жизни он был очень скромным.

Однажды, когда мне было лет 6, я каталась во дворе на коньках и между детьми на катке завязался какой-то разговор, спор, и вдруг я заявила: «А мой папа – знаменитый дирижер!» Каким-то образом это стало известно родителям. Меня не ругали, нет, меня стыдили, говорили, что хвастаться чем бы то ни было очень некрасиво, стыдно. Я это запомнила на всю жизнь. И в хоре новички год или два даже не знали, что я – дочь, а Миша – сын Сандлера.

Я была влюблена в хор, предана ему. Когда мой будущий муж пришел просить моей руки к родителям, папа сказал: «Бери ее, она верная, я по хору знаю». Хор затмевал студенческую, университетскую жизнь, стройотрядовскую, потом профессию. Когда папа в конце жизни, думая, что я не люблю свою профессию и не могу жить без хора, предложил устроить меня в какой-нибудь профессиональный хор, я, конечно, отказалась. Подумала: как он может предлагать мне петь в каком-нибудь другом хоре? Сейчас, когда его давно уже нет, многие его бывшие хористы объединились в хоры выпускников и обижаются на меня, что я не пою с ними, думают, что я плохо отношусь к их новым руководителям. Вовсе нет, просто, оказывается, я люблю петь только в хоре под руководством Г. Сандлера. Не любила, а люблю. Слышав «Бога звучащего», соприкоснувшись с Истиной и Гармонией в папином хоре я теперь тоскую по совершенству. Наши исполнения и сейчас звучат во мне, звучат в его трактовке, с его звучанием, с его эмоциональностью, с его любовью к музыке и ко всем нам.

Папа был очень скромным, но эта скромность и очевидная законопослушность были соединены с полной внутренней свободой и одновременно с полной внутренней дисциплиной и самоотдачей. Эту свободу не могли ограничить никакие формы правления, ни сталинизм, ни застой, ни перестройка, никакие чиновники, никакие обстоятельства. В основе этой его свободы была Любовь. Не помню, что мы разучивали, в связи с чем Сандлер однажды нам сказал: «В каждом человеке есть что-то, за что его можно и нужно любить! Главное – найти это… и любить!!!»

Раздел IV

Резонансная техника в методиках педагогов по сценической речи

В. П. Морозов. Резонансная техника и голос актера[70]

Я понял преимущество голосов, поставленных «в маску», то есть в переднюю часть лица, где находится жесткое нёбо, носовые раковины, гайморова полость и другие резонаторы… Я решил вывести звук совсем наружу, так, чтобы даже кончик носа задребезжал от вибрации.