Запретная любовь - Халит Зия Ушаклыгиль

одна. Эта тихая ночь была похожа на другую ночь, белую ночь, когда она играла мелодию, заставившую её чувствовать себя такой печальной, и её терзало, что она осталась одна в мёртвом мире. Одна, совсем одна, брошенная и позабытая близкими!

Казалось, что-то влекло, тянуло её вдаль, когда она смотрела на бескрайние просторы моря, простиравшиеся перед ней. Не было ни надёжной руки, за которую можно держаться, ни ласкового взгляда, который придаст ей смелости. Вокруг совсем, совсем никого не было; дрожа от страха, она отвела взгляд от огромной огненной пустыни на горизонте и с облегчением успокоилась, когда почувствовала рядом присутствие Бехлюля, очнувшись после ужасного сна.

Она незаметно придвигалась к Бехлюлю, словно убегая от одиночества.

Они стояли рядом, их плечи почти касались друг друга. Казалось, Бехлюль тоже застыл в глубоком разочаровании. Он смотрел на воображаемую непонятную чёрно-белую картину вдали, на город, похожий на неясные, как будто стёртые линии забытых воспоминаний, и эта картина совершенно неразличимыми пейзажами и тонущими под чёрными грудами неясными изображениями напоминала старый сон. Глядя на эту картину, похожую на старый сон, он думал о своей жизни, последняя страница которой, может быть, закроется сегодня ночью одним словом Нихаль, и которая превратится в заброшенные развалины с неясными линиями и смазанными изображениями. Та жизнь уже сейчас казалась далёкой, отделённой долгими годами. Все лица, даже Бихтер, все воспоминания были погребены за морем, вдали, под тёмными обломками старых снов. Свежий желанный цветок рядом с ним застенчивым, чистым взглядом обещал ему новые горизонты жизни. Чувствуя, что Нихаль стала немного ближе, прижалась к нему, Бехлюль захотел взять её за руку, увести подальше, в более уединённое и тайное место в тени сосен, где среди тихого дыхания любви, вырывавшегося из глубины леса, припасть к её ногам и сказать, целуя руки: «Люби меня, Нихаль!» Думая об этом, он беспокоился, что не сможет дать Нихаль ничего, кроме уставшего, запятнанного сердца и на всю жизнь останется инвалидом рядом с этим ребёнком. Он на мгновение испугался себя. Был ли он уверен, что сделает Нихаль счастливой? Он никогда не задавал себе этого вопроса. Может быть, это была очередная сезонная прихоть. Потом он подумал о Бихтер. С ней всё кончено, теперь между ними не могло быть никаких отношений. С тех пор он провёл в особняке лишь пару часов и не видел её. Как только вопрос о женитьбе был окончательно решён, Бихтер, женщина, после каждого выпада недовольства по-детски демонстрировавшая болезненную слабость, бессилие, поневоле должна была принять этот свершившийся факт.

Нихаль первой нарушила молчание и спросила: «Слышите?» В умиротворяющей тишине спокойной ночи слышался шум жизни острова. Как будто в воздухе у них над головами и в земле у них под ногами ощущалось содрогание от приглушённого, но ощутимого гула водопада, невидимого под спящим морем. Нихаль подняла палец и пригласила Бехлюля прислушаться. В содрогании полного тайн ночного воздуха они услышали другое содрогание, лёгкое, неуловимое дыхание, как будто певшее песню, дуновение, встретившееся со струнами воздушного саза, которое было таким тонким, таким слабым, что едва слышалось.

Сначала казалось, что воздуха касались лёгкие биения робкого сердца, желающего спрятаться за неразличимым словом. Затем робкие волны этого мелодичного шелеста пробудили мелодии, похожие на тишину погружённой в сон природы, и напевы ожидавших пробуждения моря, спавшего в золотых снах, и ветра, мягко касавшегося сосен. Всё вокруг вздрогнуло, как будто дух ночи застонал от удовольствия от мелодии.

— Мандолина! — сказал в ответ Бехлюль. Мандолина! Маленькая мандолина, желая доверить неведомую тайную печаль безмолвию ночи, или проливала печальные слёзы в лунном свете у подножья сосны или оставляла любовный привет щедрому ветру над шальной волной! Этот звук, источник которого они не смогли проследить, произвёл на обоих странный эффект в тишине великолепного пейзажа; они захотели быть ближе, сильнее прижаться друг к другу под неразличимую мелодию, которая приглашала озвучить скрытое в их сердцах. Нихаль лёгким движением взяла Бехлюля за руку:

— Думаю, мы припозднились, — сказала она.

Бехлюль, держа руку Нихаль дрожащей рукой, возразил:

— Нет, послушаем. — Рука Нихаль в его руке тоже дрожала, но на сей раз её маленькая рука была оставлена ему, а не убрана, как подстреленная птица.

Звук, который, казалось, появится в какой-то момент, начал снова заглушаться и исчезать, как будто застенчиво желал исчезнуть после того, как соединил сегодня ночью эти две руки. Какое-то время они не отодвигались друг от друга и прислушивались в надежде снова услышать его.

Вдруг позади, в отдалении они услышали сдавленный кашель, который подобно крику вороны разорвал эту блаженную тишину ночи.

Нихаль вздрогнула:

— Ах! Слышите? Бешир снова кашляет, — сказала она и, не убирая руку из руки Бехлюля, вынудила его повернуться.

— Пойдёмте уже! Знаете, для него так вредна ночная сырость.

Бешир сидел в бричке, у края сосен. Когда они пришли туда, перед ними открылся ещё более впечатляющий пейзаж.

— О! Взгляни на сосны, Нихаль! — сказал Бехлюль. — Всего пять минут и двадцать шагов! Ты не можешь отказаться, Нихаль!

Бехлюль с небольшим усилием потянул маленькую руку Нихаль, которая всё ещё была в его руке. Издали он крикнул Беширу:

— Мы сейчас придём, Бешир!

Они сошли с дороги и оказались среди сосен. Бехлюль вёл Нихаль вперёд по узкой, извилистой тропе. Каждую пару шагов Нихаль говорила:

— Я боюсь! Не знаю почему, но боюсь. Мне кажется, что эти тени, эти деревья оживут и нападут на нас.

Она вдруг остановилась и показала пальцем:

— Смотрите, смотрите! Длинный чёрный рукав, видите, к нам тянется рука с толстыми пальцами!

Она и сама, то и дело улыбаясь, потешалась над своим страхом, но, продолжая бояться, шла немного быстрее, как будто убегала, и сильнее прижималась к Бехлюлю. Вдруг, не желая идти дальше и испуганно глядя на что-то, как будто дрожавшее в тени, она тихо сказала на ухо Бехлюлю:

— Нет, нет, хватит! Остановимся здесь! Или вернёмся, да, вернёмся.

Она опиралась на руку Бехлюля и от страха, рождённого неведомой тишиной природы вокруг, могла лишь мысками ботинок наступать на траву, как будто негодовавшую, что её сминали с глухими шорохом. Бехлюль сказал ей:

— Ты — ребёнок! Мы идём по обочине дороги, если немного пригнёмся, то заметим фонарь брички. Почему мы должны бояться этого невинного леса? Ох! Смотри, как красиво, Нихаль! Ты не считаешь это красивым?

Нихаль закрыла лицо рукой и сказала:

— Красиво, да, красиво, но страшно! — Впереди простирался лес, который взбирался по хребту в свете сгущавшихся, больше похожих на зелёный, чем на жёлтый, огней и, наконец, погружался в темноту и