Великий океан - Иван Кратт

Неужели таким образом испанцы хотели от него избавиться? Но он сразу отбросил эту мысль, зная, что в глазах коменданта он был неприкосновенной особой. Безопасность гостя для него вопрос личной чести.

Николай Петрович снова опустился на подушки и задумался. Губернатор уехал, они ни о чем не договорились. Там, в Ново-Архангельске, считают каждый день, ждут хлеб, а переговоры теперь могут еще больше затянуться. Да и неизвестно, чем все это кончится. Безусловно, у губернатора есть тайные предписания, Консепсия не выдумала… А он вынужден лежать и терять дорогое время…

Обеспокоенный, Резанов опять сел на постели и пробовал обдумать создавшееся положение.

Узорчатые тени от цветов и листьев передвинулись ближе к углу, на темной стене у самого потолка задрожал солнечный зайчик. Но тишина не нарушалась, и только кто-то несколько раз прошел мимо двери.

«Может быть, Консепсия?» — подумал Резанов.

Однако Консепсия не появлялась, а вскоре он услышал ржанье коней, доносившееся со двора, и вслед за тем в дверь осторожно постучал домоуправитель. Неподдельно обрадовавшись, что — слава Мадонне! — синьор чувствует себя хорошо, он передал просьбу губернатора разрешить ему навестить больного.

— Экцеленца ждал, когда вы проснетесь, — сказал старый слуга почтительно. Несмотря на ранний час, на нем были парадные штаны, расшитые позументами, и куртка, из тесных рукавов которой торчали почти черные кисти рук. Старик будто не знал, куда их девать, и все время жестикулировал. — Экцеленца приказал солдатам не расседлывать коней. Он старый, ему нельзя ехать по жаре, но он приказал ждать.

Действительно, губернатор, торопившийся в Монтерей, был обескуражен несчастным случаем и не уехал сразу после бала, как говорил Резанову.

Николай Петрович забыл о своих ушибах. То, что губернатор остался и, по-видимому, страшится ответственности, вернуло ему бодрость.

— Проси! — сказал он домоуправителю почти весело.

Губернатор в сопровождении Луиса и коменданта вошел к Резанову, справился о здоровье и некоторое время молчал.

— Я и синьор Аргуэлло, — сказал он немного спустя, трогая свою белую эспаньолку, — просим еще раз у вас прощения, синьор Резанов, и глубоко обрадованы, что все обошлось благополучно. Синьор Аргуэлло и я просим вас также считать этот дом своим и не покидать его, пока совершенно не поправитесь. К моему несчастью, дела призывают меня в Монтерей, но мне будут сообщать о вашем здоровье.

Ариллага говорил хмурясь, видимо, очень обеспокоенный случившимся. Он обещал еще раз немедленно заняться делами Резанова и ходатайствовать перед вице-королем.

Николай Петрович понял, что именно сейчас самый подходящий момент сделать еще одну попытку подействовать на губернатора. Приподнявшись на постели, он протянул ему руку.

— Благодарю вас, господин губернатор. Я привык уважать чужие законы и особенно ценю гостеприимство. Без дозволения вице-короля я не буду открывать торговлю, а только прошу вас не препятствовать мне вести переговоры с миссионерами, кои выражали желание дать мне хлеба из своих избытков. Святые отцы были у меня на корабле, они могут наполнить зерном все мое судно. И они сказали, что церковь здесь вольна в своих действиях…

Говоря так, он не ждал положительного ответа, он хотел только уловить интонацию, чтобы знать, как поступить дальше. Но губернатор вдруг поднял голову, поглядел мимо него в открытое окно.

— Я ничего не могу запретить святым отцам, — сказал он, наконец, медленно и, усмехнувшись, добавил: — Святые отцы не всегда грешны!

Вскоре он попрощался и покинул крепость.

Весь день навещали Резанова неразъехавшиеся гости, семейство Аргуэлло, офицеры. С любопытством и сочувствием заглядывали в дверь индейские слуги. Мануэлла притащила букет полевых ромашек — она недавно видела, как Резанов с радостным изумлением набрел на эти простые цветы своей родины.

Лансдорф, исполнявший роль судового лекаря, разрешил Николаю Петровичу встать и одеться. Они вместе с Давыдовым ночевали в президии, но мичману Резанов приказал отправиться на «Юнону» и ни ему, ни Хвостову не оставлять корабль. Ночное происшествие заставило его быть еще более осторожным.

Как всегда стремительный, явился Луис и просидел целый час, хотя был сегодня дежурным и тайком прискакал из крепости на две минуты. Он рассказал, как утром вместе с Консепсией побывал на месте обвала и убедился, что сорвался камень, который давно уже висел над обрывом, но зарос травой и никто не знал, что он еле держится.

— Я видел там следы мужских ног, но Конча сказала, что эти следы — наверное, отпечатки ног солдат, разглядывавших по приказу отца место обвала.

— Донна Мария ездила с вами?

— Да, синьор. Сестра и я не могли заснуть. Потом Конча искала Гервасио, но он еще не вернулся из миссии Санта-Клара… Сейчас она поехала к падре Уриа… Мы так беспокоились за вас, синьор Резанов!

Резанов потрепал юношу по плечу.

— Спасибо, милый Луис. Мы еще с вами попутешествуем!

Консепсию Николай Петрович увидел только к вечеру. Она пришла вместе с матерью, и пока донья Игнасия, уже не один раз навещавшая Резанова, спрашивала о здоровье, девушка молча сидела в кресле. Она похудела за эти сутки.

Донья Игнасия вспомнила о питье, специально приготовленном для больного, и, извинившись, вышла. Консепсия осталась сидеть в кресле. Она даже не подумала о том, что приличие не позволяло остаться наедине с Резановым в его комнате. Но все же она смутилась.

— Вы лучше себя чувствуете сегодня? — спросила она, раскрывая и закрывая молитвенник, который все время держала в руках. — Вам теперь не так больно?

— Я уже здоров, синьорита. Меня только не выпускают из комнаты.

Консепсия чуть улыбнулась.

— Вы очень нетерпеливы. Совсем, как я.

— Я приехал ненадолго. Мне болеть нельзя.

Резанов говорил обычным шутливым тоном, чтобы девушка чувствовала себя свободней. С повязанной черной шалью курчавой головой, в светлом домашнем камзоле, привезенном ему Лансдорфом, он сидел возле стола, в тени, и с удовольствием наблюдал за гостьей. Он был рад ее посещению и не скрывал этого.

— Знаете, о чем я думал, когда возвращался на корабль после бала? Я думал о том, что приехал сюда не напрасно. Мы близкие соседи, а наши люди до сих пор ничего не знали друг о друге… И о вас я ничего не знал!

Консепсия поднялась и подошла к окну.

— Вы скоро уедите. Вы забудете нас… — сказала она с откровенной грустью. — Как только закончите свои дела… Но я тоже думала… — она сорвала цветок, бросила его в сад. — Мне много рассказывали губернатор и падре, и я читала книги. Земля Новой Испании кончается вот здесь, где мы живем. Дальше никого нет, только на севере вы — русские. У вас там холодно, идут дожди, нет хлеба. Почему вы не поселитесь рядом с нами? Испанцы ненавидят американцев. Янки, как полевые мыши, расползаются по всей стране, высаживают на наших берегах десятки семей настоящих разбойников. Они грубые и жадные, не признают святой Мадонны, у них даже женщины — худшее, что выбросила сюда Европа… Вы хорошо сказали недавно о синьоре Баранове, — закончила она горячо. — Я думаю, испанские владения были бы в большей безопасности, если бы он жил рядом… Только люди, которые не хотят видеть звезд, говорят, что они тусклы…