Великий океан - Иван Кратт

— Знаете, о чем я думал, когда возвращался на корабль после бала? Я думал о том, что приехал сюда не напрасно. Мы близкие соседи, а наши люди до сих пор ничего не знали друг о друге… И о вас я ничего не знал!

Консепсия поднялась и подошла к окну.

— Вы скоро уедите. Вы забудете нас… — сказала она с откровенной грустью. — Как только закончите свои дела… Но я тоже думала… — она сорвала цветок, бросила его в сад. — Мне много рассказывали губернатор и падре, и я читала книги. Земля Новой Испании кончается вот здесь, где мы живем. Дальше никого нет, только на севере вы — русские. У вас там холодно, идут дожди, нет хлеба. Почему вы не поселитесь рядом с нами? Испанцы ненавидят американцев. Янки, как полевые мыши, расползаются по всей стране, высаживают на наших берегах десятки семей настоящих разбойников. Они грубые и жадные, не признают святой Мадонны, у них даже женщины — худшее, что выбросила сюда Европа… Вы хорошо сказали недавно о синьоре Баранове, — закончила она горячо. — Я думаю, испанские владения были бы в большей безопасности, если бы он жил рядом… Только люди, которые не хотят видеть звезд, говорят, что они тусклы…

Уже не в первый раз Консепсия говорила о делах, которые так близко касались планов Баранова и о которых Николай Петрович сам писал министру коммерции. Она словно присутствовала при его беседах с правителем в далекой Ситхе… Мерно шагает по залу хозяин российских колоний, низенький, в неизменном черном кафтане, подходит к глобусу, проводит пухлой рукой две черты.

— От Кантона и до Сан-Франциско, границу Калифорнии составляющую, могут ходить суда наши, и своих и соседственных стран благосостояние усилять… А когда возрастет торг, не потребуется отправлять суда кругом света, не будет риску от дальних плаваний и корсаров. У гишпанского двора нужно испросить дозволение приходить судам нашим для закупки зерна и разных продуктов в Калифорнии и островах Филиппинских.

Планы оставались пустой мечтой. Петербург похоронил не одно начинание. Пока же пришлось ехать сюда выпрашивать хлеб…

Николай Петрович встал, отодвинул кресло.

— Я очень благодарен вам за доброе мнение о нас, — сказал он серьезно. До сих пор он все же говорил с ней полушутливо. — Мы могли бы быть добрыми соседями… А что касается янки, они действительно ничего не упустят…

— Да… — сказала Конча и положила молитвенник на выступ окна. — Они заняли Луизиану и скоро займут Калифорнию… Все это уже было… Когда пришли сюда первые завоеватели, они тоже строили огромные каменные здания, церкви. Они тоже пролили много крови, хотели создать сильную страну… Может быть, они делали не так, я не знаю, но сейчас — жалкие хижины и глиняные крепости, возле которых валяются старые пушки. И люди, которые умеют только играть на мандолине. Хотя крови не меньше… Святая матерь! Я очень жалела когда-то, что родилась девочкой!

Она покраснела и, глянув исподлобья на Резанова, притихла.

— Я беспокою вас, — закончила она неловко. Морщинка перерезала ее смуглый лоб.

— Нет! — Резанов подошел к ней блинке.

Смелость и осведомленность Консепсии, чистота ее прямой натуры все сильнее поражали и покоряли его. Неужели шутливая дружба, скрепленная невольной симпатией, превращалась в более сильное и глубокое чувство?..

— Конча… — назвал он ее неожиданно по имени. — Я вижу, вы очень любите свою страну! Хотя недавно не очень ее хвалили.

Удивленная, она немного отодвинулась. Затем вспыхнула, взяла свой молитвенник.

— Да.

— И не покинули бы ее никогда?

— Не знаю…

— Даже на корабле с белыми-белыми парусами?..

Резанов тихонько отобрал у нее черную книжечку с золотым распятием. Но девушка на этот раз ничего не ответила и, блеснув гладко причесанной опущенной головой, быстро вышла из комнаты.

Лансдорф запретил Резанову в течение пяти-семи дней покидать президию. Ушибы Николая Петровича были не так уж значительны, но естествоиспытатель боялся, что могут быть осложнения.

— Вы посланы самим государем императором, сударь, — говорил он нарочито официально, укрепляя сползавшие очки. — Вам надлежит соблюдать осторожность. На корабле качка, а здесь… О, я хотел бы болеть здесь! — заканчивал он лукаво, поднимая указательный палец.

Старательный натуралист являлся по жаре два раза в день и скрывал свое огорчение, что не может вместе с Давыдовым снова отправиться на реку. Резанов строжайше приказал мичману и Хвостову не оставлять «Юнону».

Навещать Николая Петровича приходили почти все обитатели крепости. Утром обычно появлялся домоуправитель в сопровождении Мануэллы, и пока индианка, кося смеющиеся глаза в сторону сидевшего в халате Резанова, убирала постель или, ползая на коленях, вытирала пол, старик торжественно справлялся о здоровье, сообщал, что какой-нибудь де ла Круц уснул на посту, а у кобылы капрала родился жеребенок; что роса сегодня обильнее вчерашней; что в 1795 году в этот день было землетрясение…

Потом наступала очередь дона Аргуэлло. Так же, как и его древний слуга, комендант приходил в неизменной парадной форме, после церемонного поклона садился и, сказав несколько слов, уходил. Резанов видел, что он озабочен своим положением хозяина.

Младших Аргуэлло приводила донья Игнасия или Гертруда — старшая девочка после Консепсии, добродушная и толстая ленивица. Дети выстраивались шеренгой и, глядя друг на друга и раскланиваясь, разноголосо приветствовали:

— Buenas dias, senor!

Последней кланялась Гертруда, затем, поворотив свою команду к двери, неторопливо уходила, улыбаясь, совсем как маленькая женщина.

Из всей семьи не показывался только Гервасио. Однажды Резанов спросил про него у Луиса, навещавшего его раза три в день. Юноша смутился и сказал, что он не знает, в чем дело, но Консепсия потребовала у дона Аргуэлло отправить Гервасио в миссию Санта-Роза.

— Они очень поссорились. Это было после обвала. Конча даже мне ничего не сказала. Она стояла бледная в кабинете отца и поклялась перед Мадонной, что так надо.

Может быть, Луис действительно не знал, может быть, не хотел говорить, но Резанову вдруг показалось, что между исчезновением Гервасио и случаем на дороге есть какая-то связь. Волчий взгляд ровесника Луиса, заостренное лицо с нависшими надбровьями всегда вызывали антипатию. Но Резанову сейчас было не до этого. После разговора с губернатором прошло уже несколько дней, однако до сих пор никто из монахов не явился. Может быть, все их разговоры о желании продать хлеб были притворством, и губернатор, зная об этом, так легко дал свое согласие?.. Беспокоило и положение дел на корабле, бездельничавшая команда которого снова начала ворчать. Хвостову пришлось посадить двоих матросов в карцер…