Ворон - Дмитрий Щербинин

И он прижал Фалко к своей перекошенной морде — а кожа у орков такая жесткая, что на лице Фалко потом остались царапины.

Хоббит плакал, шептал, все еще надеясь, что они его поймут:

— Что же вы?!.. Я же от всего сердца…

— Ты знаешь, где елфы?! — рявкнул Бругтрук.

— Нет, где эльфы я не знаю… Но послушайте — в эти мгновенья, за вашей толпой, за вашим смрадом…

— И что же там?! — насторожился Бругтрук; да и все орки насторожились, ожидая, что скажет он что-нибудь об их врагах.

Фалко, все еще вжатый в морду Бругтрука выкрикивал:

— Там свет! Представляете: все в ярких цветах, все свежо, в тени веет прохладой, птицы и в небе веют, купаются в солнечных водопадах. А от нагретой земли веет ароматами, такими душистыми — ах, да вы бы хоть часок это созерцали — вам бы сразу на душе легко стало; поняли бы…

Орков эти речи привели в ярость — им казалось, что хоббит насмехаться над ними. Ведь, говорил он, сам того не зная — о вещах наиболее им ненавистных, да еще предлагал им пойти к солнечному свету, от которого им всегда становилось дурно. В общем, со всех сторон посыпались выкрики, что надо его разрезать на части и изжарить, а кое-кто уже и ятаганы выхватил.

Брогтрук прорычал:

— Довольно! Кто зарубит его — сам пойдет рабом в рудники! Он дерзок, но туп, если смеет говорить Нам такие вещи! Дерзость мы выбьем из него плетьми, останется тупость! Ха-ха-ха! Из него выйдет хороший раб!

— Давайте хотя бы пару пальцев ему отсечем!

— Был указ: рабов без особой надобности не портить! Отнести его в телегу!

Фалко сдавили так, что потемнело в глазах, затрещали кости, дышать стало совершенно невозможно. Еще сыпались удары, однако — он почти не чувствовал их. Хоббит шептал:

— Ведь, все-таки, где-то в глубинах ваших есть эта искорка Жизни… А сейчас вы как мертвые… Кто ж оживит вас?!.. Кто?!

Последнее «Кто?!» он выкрикнул в отчаянии, и несший сдавил его сильнее.

В глазах Фалко померкло и он не видел ничего, до тех пор, пока не почувствовал, что рядом с ним Хэм. Он не мог видеть дух своего друга, не мог и слышать его…

В этой телеге, помимо его были навалены большие мешки, из которых просачивалось что-то черное, смрадное — в мешках этих происходило медленное, беспрерывное движенье.

— Что ж это? — бормотал хоббит. — Быть может, корм для какой-нибудь твари, для какого-нибудь паучищи десятиметрового? Этак, и меня на корм отдадут!.. А, ведь — быть съеденным — это гораздо лучше, чем в рудниках, от холода, от побоев месяцами изнемогать. Однако — не позволю! Нет!.. Я же все отдал за то, чтобы за младенцами последовать…

Все это время, где-то поблизости разрывалась ругань. Еще звенела посуда, кто-то дрался. Перекатывались рыганья, шипенья, стоны, гогот. Один раз телега сильно зашаталась, и протяжное, прерывающееся в писк шипенье раздалось совсем близко — Фалко замер, не смея пошевелиться. Вот что-то, похожее на острый железный уступ надавило ему на ногу — на лбу выступила испарина: «Неужто такой глупый конец?..» Но вот раздался орочий окрик, зазвенела цепь ошейник — «железный уступ» отодвинулся от Фалко.

И вновь налетает ругань, и вновь кто-то шипит, хрипит, двигается, и, вдруг — едва слышные рыданья младенцев — тут же Хоббит выкрикнул:

— Эй, малыши! Где вы тут?! Вы не плачьте — я сейчас к вам приду!..

С необычайными для своего усталого, избитого тела силами, он стал выбираться из телеги. Так как был он связан по рукам, и по ногам, то пришлось передвигаться на подобии гусеницы: он выгибался, извивался; упирался плечами в выступы — таким образом ему удалось добраться до края телеги.

Выглянул — огляделся видны были и иные телеги — из мрака свисали похожие на паутину, темные материи. Повсюду угадывалось призрачное движенье: вот что-то с пронзительным визгом пронеслось в воздухе… Фалко казалось, что весь тот прекрасный мир, в котором он раньше жил, теперь был разорван неким злым великаном, и остались лишь уродливые обрывки…

Вновь закричали младенцы, и вновь Фалко крикнул:

— Вы не плачьте. Я к вам иду… Баю-баю!

Он перевал через край телеги, упал спиною, и едва не расшибся — там, вместо земли, было что-то твердое, холодное, покрытое выступами. Застонал, перевернулся на живот и вот вновь — рывками, как гусеница, пополз на эти крики. Он проползал под колесами, когда его исчезновение заметили — раздались вопли, забегали, затопали.

А вот и телега, в которой малыши рыдали: она высилась непреступную горою. Из мрака выскочила, надвинулась на него некая тварь похожая на метрового черного краба: голодные, многочисленные глаза вспыхнули кровью — она, щелкая клешнями, устремилась на хоббита — тот подогнул ноги, и резко распрямил их — удар пришелся в бронированный панцирь — тварь перевернулась, застрекотала, да и скрылась во мраке.

Где-то совсем рядом пробежали орки — только случайно его не заметили. Слышались вопли Брогтрука:

— Он не мог далеко уйти! Искать!.. Ух, всыплю я ему плетей! Тому, кто найдет — лишнюю кость за едой!..

Фалко подполз к колесу, рывком облокотился на него; следующим рывком — взобрался на это колесо. Еще один рывок — и вот он, перевалившись грудью через выпирающую из борта ступень, уже почти достиг борта.

И тут он услышал, что, помимо плача малышей, раздается еще и негромкий, ласковый голос старушки. Только вот старушка эта часто начинала кашлять, и, после каждого такого приступа, мучительно стонала.

— Да что же вы, маленькие, так расплакались?.. Да не плачьте, не плачьте, лучше поспите, поспите — пусть вам сон такой сладкий-сладкий приснится. А вот я вам колыбельную спою. Это старая, старая колыбельная — ее пела еще моя бабушка… — тут она закашлялась. — …Вот я, как сейчас помню: на улице ветер свистит, вьюга ревет, снежинки так и бьются в окно, так и бьются. А комнате тепло, пламя переливается. Вот послушайте:

— Когда дела дневные, остались позади,Ложитесь, мои детки, и спите во ночи,И к шелесту камина ты тихо подойди,И искорок не бойся — они не горячи.

И тихо-тихо, тихо, в вуали из снегов,Ты в теплом снов дыханье достигнешь облаков.И что-то ветер снежный там ласково шепнет,И дальше-дальше, дальше вас к звездам понесет.

С той высоты небесной, увидите холмы:То облака и горы, и снежные валы,То спящие просторы твой родной страны,То мягкие шептания, то сны седой зимы…

И там тебя свет звездный, лаская, обовьет,И эту колыбельную еще раз пропоет…

Малыши начинали было засыпать — однако, раздавался какой-нибудь вопль или шипенье — и вновь они начинали плакать. Старушка вновь пыталась их утешить, и снова петь начинала; однако — все повторялось.

И вот Фалко перевалился через край; и сразу же увидел, что в этой телеге не одна только старушка с малышами: там, недвижимые, связанные по рукам и ногам, да еще с кляпами во рту — лежали несколько человек. Хоббит смог разглядеть только одного: у него было очень худое, утомленное лицо, он беспрерывно дрожал; и, если бы вытащили кряп, да зашелся бы, наверное, безумным воплем.

Но вот бабушка признала его:

— Ты Фалко-хоббит. Ты, ведь, был несколько раз у Туора…

Стал приближаться орочий топот — раздались выкрики:

— Слышишь, кричат?!

— Ну и что?!

— Это он!

— Что он — это малявки кричат!..

И вот Фалко резкими, сильными рывками стал перетирать веревку на руках, об одну из железных скоб, которыми были обиты борта телеги. Несколько раз, скоба срывалась на его ладонь, и он разодрал ее в кровь — так, в отчаянных рывках, прошло минут десять, а потом его схватили. Завопили малыши, бабушка попыталась их успокоить, но зашлась долгим приступом кашля. Все никак не могла остановиться, а, когда прекратилась — мучительный стон вырвался из нее — и ясно было, что она умирает.

Фалко схватил сам Брогтрук, и теперь рычал:

— Ну, что — убежать хотел?! Не лги — я видел, как ты перетирал веревку! Неужели думаешь, ее так легко перетереть?! Ха-ха — да хоть бы ты целый месяц ее так тер — все было бы бестолку! А теперь тебя ждет пятьдесят, нет… сто плетей.

Фалко, едва не терял сознание, однако — нашел в себе силы выкрикнуть:

— Разве не видите, что эти младенцы скоро останутся без присмотра?! Кто их будет кормить?!

— Не твое дело!

— Я бы присматривал за ними! Они бы у меня не голодали, если бы только вы позволили мне приносить травы, коренья, да грибы. Неужели вы не понимаете — они с самого рожденья ничего не ели! Им материнское молоко нужно — иначе, ведь… Но молока то нет — вот я из трав кое-что приготовлю!

— Хорошо — на цепи тебя отведут, чтобы набрать этих смрадных корешков. Но перед этим ты получишь сто ударов плетью!

— Сто ударов! — горько усмехнулся Фалко. — Я едва на ногах стою; да я вовсе умру от этих ударов…