Дорогой папочка! Ф. И. Шаляпин и его дети - Юрий А. Пономаренко

был Шаляпиным, непревзойдённым артистом. С одной стороны был талант, с другой – характер, оба поддерживали и дополняли друг друга. Оба создали шаляпинское искусство. Искусство же не терпит поражений.

Для поражений был Кашук. Бедный, милый Михаил Эммануилович! Мать давала ему деньги специально для того, чтобы он мог их проигрывать отцу, который, само собой разумеется, ни о чём не подозревал. Он вообще довольно мало знал о том, что происходило в его доме, как и на что жили его дети: Борис, Фёдор, Таня, Лида. А они почти постоянно были без денег, наверное, даже голодали, но попросить у отца боялись, и за пособиями приходили к матери, которая их подкармливала и при возможности подбрасывала немного деньжат. Называли они её «Мантиновна»: «Здрасть, Мантиновна!» Само собой разумеется, что о субсидиях отец ничего не знал, и это тоже было в его характере: о неприятных для себя вещах он предпочитал ничего не знать, а детьми, в особенности старшими, никогда не занимался. Поэтому и винить их особенно не следует: им не повезло. В России, во время революции, они щеголяли в кожанках и в сапогах, разыгрывали из себя «чекистов», что, надо полагать, им очень нравилось. Самыми же старшими – моими полубратьями и полусёстрами – не занималась и их мать. Понятно, что после такого «вольного» детства человеку очень трудно выйти в люди. Так, к примеру, было с Борисом. Он прошёл долгий и трудный путь, пока как следует не встал на ноги, да и то не сам, но с помощью своей второй жены. С первой ничего не вышло, первая женитьба оказалась такой же катастрофой, как и детство. Но вторая жена была по-настоящему святой женщиной, не жена, а Ганди. Именно – Ганди: ничего для себя, и всё для него, для других. Она поставила его на ноги, поставила на ноги его талант. Борис вообще был очень талантлив и характером похож на отца. От него же он унаследовал свои хорошие и плохие качества: много плохих и очень мало хороших. Он маленького роста – наверное, не выше меня, – глаза и волосы тёмные (он же полуитальянец), но руки и манеры отцовские. Иногда становится даже жутко, насколько он похож на отца, как много в нём шаляпинского – и в характере, и в манерах, и в самой интонации голоса. Я очень люблю его за эту похожесть, за это отцовское в нём.

Совсем другое дело брат Фёдор. У него тоже немало сходства с отцом, и прежде всего внешнего: он высокого роста, у него светлые глаза и светлые волосы и, по-своему, он тоже талантлив. Но, странное дело, когда я на него смотрю, у меня создается впечатление, что он играет роль, что он всю свою жизнь играл роль и продолжает её играть. Кстати, он неплохой артист, и на сцене держится хорошо. Но когда в жизни он старается подыграться под отца, выходит убого и смешно. У Бориса – которому и в голову не приходит подражать отцу – сходство врождённое, естественное, а у Фёдора деланое, и это плохо. Но люблю я их одинаково, каждого за его достоинства и недостатки. К тому же Фёдор почти всегда жил с нами, нигде не мог устроиться, и в свободное время – а его-то у Феди было много – всегда играл со мной.

Пароходы и авантюры

Одно из моих наиболее ярких впечатлений детства – пароходы. Я уже говорила, что мне часто приходилось оставаться дома без родителей, потому что мать всегда сопровождала отца в его концертных турне. Но иногда, на особо длинные путешествия, они брали меня с собой. Брали, как берут обыкновенный чемодан, не спрашивая меня и не интересуясь, нравится ли это мне или не нравится. Отцу нравилось, значит, должно было нравиться и мне! Такая уж в нашем доме действовала конституция. Но теперь, вспоминая пароходный период моего детства, я вспоминаю его с необыкновенной нежностью; так я полюбила морские путешествия. А были они по-настоящему кругосветные – из Франции в Австралию, из Австралии в Северную Америку, из Северной Америки обратно в Париж. В следующий раз из Франции в Китай, из Китая в Японию и через Соединённые Штаты обратно во Францию. На всё это уходила уйма времени. Ведь это теперь на «Боингах» можно из Старого Света в Новый перемахнуть за несколько часов, а тогда межконтинентальной авиации не существовало, и приходилось неделями плыть да плыть. Вспоминается мне одно такое плавание: дело началось в Японии, и мне уже было около пятнадцати лет, так что я немного забегаю вперёд, но я уже говорила, что не собираюсь писать классических воспоминаний: мне важно создать общее впечатление, пусть даже за счёт хронологии. Итак, мы были в Японии, которая мне начинала порядком надоедать, к тому же в Париже оставалась школа, школьные друзья, любимые вещи, словом, весь мой юношеский арсенал. По всей вероятности, я так всем надоела своими приставаниями, что – вещь совершенно необычная – отец в Токио остался один, а мы с мамулей решили вернуться в Париж. Доплыли пароходом до Лос-Анджелеса, оттуда поездом в Нью-Йорк, а из Нью-Йорка на «Нормандии» в Гавр. Путешествие оказалось во всех смыслах замечательным, самым замечательным из всех мною совершённых. Во-первых, на «Нормандии» плыли вместе с нами интереснейшие люди: автор знаменитой «Алисы в стране чудес» Льюис Кэрролл и чёрная богиня мюзик-холлов Жозефина Беккер. Вдобавок меня очень баловал капитан. На третий день путешествия он мило пригласил меня на капитанский мостик и самым пресерьёзным образом принялся объяснять, как надо управлять пароходом. Выходило – что совершенно просто, так что когда много лет спустя я стала учиться автомобильной езде, то водить автомобиль мне показалось много сложнее, чем такую махину, как «Нормандия». На какое-то время я превратилась в настоящего кормчего. Мне объяснили, как надо держать рулевое колесо, как поворачивать его налево и как – направо и на сколько градусов. Передо мною, как перед настоящим капитаном, были расположены все приборы: компасы, рычаги, кнопки, и мне даже казалось, что я разбираюсь в морских картах.

Однажды капитан показал мне каюту для сумасшедших. На «Нормандии» существовала и такая каюта! Она была обита чем-то вроде тюфяков, наверное, для того, чтобы буйные больные не могли себе повредить. Окон в ней не было. Когда мы её осматривали, в ней сидела одна с виду очень спокойная женщина.

С Жозефиной Беккер я разговаривала мало, но она показалась мне добрым и симпатичным существом,