Волхитка - Николай Гайдук

Впрочем, были и такие, кто возрадовался. Взять хотя бы того же ворона. Жил триста лет, ума должен был бы набраться, а он – расхохотался как дурак, восторжествовал: мы, дескать, победили.

А впрочем – по порядку.

По утреннему небу чиркнул ворон, мягко падая на дно. Презрительно глядя на гусей-лебедей, пригорюнившихся возле коряги, чёрный ворон по-хозяйски прошёлся по бревну, давно уже затопленному. Раскинув крылья, приподнялся на когтистых лапах и восторженно воскликнул:

– Кар-рошо! Карошо!..

– Да что уж тут хорошего? – возразили ему гуси-лебеди.

Ворон их тут же отбрил:

– Не соображаете, так молчите в тряпочку! Привыкли, понимаешь, купаться, плескаться… А я почему не купаюсь? А я почему не плескаюсь? Да потому что я – душой и телом чист! А вы?..

– А мы теперь будем грязнули! – загоревали сказочные гуси-лебеди. – Нас теперь и куры загребут!

– Теперь! – презрительно передразнил чёрный ворон. – Да вы всегда такие были. Замухрышки чёртовы. А теперь совсем от грязи лопните. А мне так очень даже кар-рошо! Карошо, мать-перемать! Кар-рашо!

И вслед за этим криком первого чёрного ворона вдруг налетели стаи воронья – тучами со всех сторон слетелись на долгожданный пир.

Тухлая испарина струилась над высыхающим руслом. Белой скатертью – для похоронного пира – выстелилась рыба. На сырых буграх и в мутных яминах бились в предсмертном ознобе лещи, осетры, сазаны, таймени и стерлядь… Затонувший катер валялся в грязи кверху днищем. Мерцали разбитые морды старых металлических лодок, утопленные моторы. На коряге висела кольчуга и продырявленный щит времён Ермака Тимофеича. Торчал обломок сабли, ржавый меч. Браконьерские сети растянулись от берега до берега. Хищно, алчно поблёскивал зубастый перемёт, способный рыбу не столько ловить, сгубить губить. И ещё тут было много-много прочей всевозможной рухляди, бросаемой в воду во все времена мелкопакостным людом, который давным-давно уж позабыл о святости воды, но скоро он об этом вспомнит; скоро будут на планете «водяные» войны разгораться.

На высоком, ветрами обдутом мысу топорщилась дряхлая избенка – приют седого бакенщика Николы Зимнего.

Редко, но метко Никола страдал затяжными запоями. Да и причины были уважительные. Без причины и чирей не сядет, а запой уж тем более…

Беловодье рушилось. Так сильно и так скоро сказка эта рушилась – трезвыми глазами тяжело было смотреть на поруху. А теперь, когда отгрохали плотину, Никола вообще не представлял, как будет жить. Помрёт, наверное, как Ледоломка от разрыва сердца померла, понимая свою бесполезность: река теперь забудет ледоставы и ледоломы… Корабли забудут путь к морям и океанам. Седые капитаны, морские волки безутешно плакали, когда пережимали горло Летунь-реке: отрезался выход на большую воду; крылья обрезались, паруса. Гранитный камень плакал, кремень слезу ронял. А что – Никола? Никола – нежный человек, лишь только с виду хмурый. Вот он вчера и газанул на всю катушку – на празднике гидростроителей. Кто от радости, а наш Никола – с горя. Он даже с горя потемнел за эти дни. Снегоподобный волос бакенщика стал пепельный, словно немытый.

Крепко спал Никола, но просыпался рано и легко – такой вот он был человек.

Поутру солнечный свет проник в окошко бакенской хибарки, разбудил хозяина. Зевая и поеживаясь, Никола Зимний вышел на крыльцо и обалдело икнул, глядя на реку и… не видя там реки.

«Вот это врезал я вчерась на празднике!»

Он долго протирал глаза, не в силах сообразить, что же такое с ним случилось? Почему он сегодня реку не видит в упор?.. Потом спустился к берегу и стал руками лапать по «воде» и всё равно не мог найти реки. «С ума сошел, однако. Всё! Тараканы в башке завелись. – Бакенщик двумя руками обхватил победную головушку. – Ой, Никола! Как тебе говорили: закусывай!..»

Бакенщик, обычно умывавшийся под берегом, спустился по привычке и чуть было руки не сунул туда, где ещё вчера была вода, а теперь – тёмно-сизая жижа, в которой подсыхали три-четыре дохлых пескаря. Никола дальше двинулся, надеясь где-нибудь найти мочажину, где осталось хоть ведро чистой воды – с похмелья пить хотелось, спасу нет. Но кругом была пустыня – безобразная, грязная, жуткая. И тишина была – как на большом погосте.

И вдруг Никола Зимний услышал чей-то приглушенный говор.

«Кто это? – Он посмотрел по сторонам. – Ругается кто-то! Может, рыбаки? Или охотники? Или туристы?»

Но каково же было изумление, когда под высоким обрывистым берегом бакенщик увидел водяного, своего хорошего, давнего знакомца. «Дедуля водяной, начальник над водой», так тут говорили про него, этого древнего хозяина воды, имевшего громадную бородищу и тёмно-зелёные длинные усы. Этот «начальник над водой» нередко оборачивался крупною рыбиной или бревном, прикидывался даже ребёнком или лошадью, или утопленником. А вот так, чтобы в своём натуральном виде, так водяной довольно редко появлялся. Теперь вот, когда припекло, он перестал прикидываться. Сидел такой, как есть; раздавленный горем, поникший, с нечесаными длинными волосьями, с грязным лицом. Сидел возле коряги, в сердцах плевался и матюгался как простой мужик.

– Суки! Ироды!.. Как тока держит земля таких выблядков! – Водяной заметил знакомого бакенщика. – Никола, брат! Послушай! Меня на днях рыбнадзор поймал и чуть не задушил за три стерлядки! По судам грозились затаскать! А за это распиз… кого будут судить? Да никого! Награждать их будут! Эх, люди, люди! Празднуют свою кончину!

– Водяник, – попросил Никола, – ты вместо того, чтоб материться, лучше рассказал бы мне, что тут случилось…

– А ты не видишь? Свадьба с похоронным маршем!

– А если поточнее?

После разговора с «начальником над водой» кое-что прояснилось в голове у Николы Зимнего. Конечно, плохо было, что реку перекрыли, но хорошо, что голова на месте, а то уж Никола подумал – кранты, до белой горячки допился.

Поговоривши с Водяником, погоревав и поругав новую житуху, пришедшую на эти берега, Никола Зимний хотел вернуться в свою хибару. Нужно было собирать пожитки; бакенщику здесь больше нечего делать.

«Надо ехать в район, увольняться, – думал Никола Зимний. – А может, и не надо ехать никуда. Может, просто взять да застрелиться? А? Как дальше жить? Не знаю. И деды, и прадеды, и прапрадеды жили тут, кормились, поились рекой. А что теперь?..»

Мотор затарахтел неподалеку. К паромной переправе подъехал грузовик. Водитель соскочил с подножки.

– Что за фиговина?! – воскликнул он довольно непечатно. – Где река? Эй, мужик!

Сделав руки в боки, Никола Зимний злорадно и мстительно улыбнулся.

– Пить надо меньше! – крикнул. – Отродясь тут не было реки!

Разинув рот, шофёр забыл его закрыть.

– Да как же не было? – проговорил неуверенно. – А это что за русло?

– Это – канал. Беловодский. Недавно прорыли.

Шофёр помолчал.

– А река?

– А река, товарищ дорогой, в десяти километрах отсюда. Поедешь прямо, потом налево. Понял?

– Да ни хрена я не понял! – рассердился шофёр. – Я тут уже не первый год мотаюсь.

– А пьёшь, поди, тоже не первый год?

– Ну, бывает. А как же? Только я в меру…

– В меру – это хорошо. Ты, братец мой, пей да закусывай хоть иногда! – Бакенщик расхохотался, шагая навстречу обескураженному шоферу.

– Никола, ты? – Водитель руку протянул. – Здорово. Шутник, мать твою. А я и правда уж подумал, что того… мозги вскипели, как радиатор. Ты объясни, что происходит? А?

И опять Никола Зимний напустил на себя куражу:

– Мы, видишь ли, товарищ дорогой, учёт ведем. Потому как сициализм – это что? Это – учёт! Учёт товаров народного потребления. Вот мы и решили рыбку сосчитать. Скоко её водится в Летунь-реке.

– Дак она ж подохнет!

– Да что ты говоришь?! А я об этом как-то не подумал… – Седовласый бакенщик вздохнул и стал серьёзным. – Да я сам только проснулся, честно говоря. Давай, гони в посёлок – разузнаем, что к чему.

Собираясь забраться в кабину, они почти одновременно головы задрали.

– Вертолёт… – пробормотал водитель.

– Военный какой-то, – сказал Никола. – Нам только войны не хватало.

Большой переполох в районе получился. Да и не только в районе – в стране. Да это и не мудрено. Была река – и нет. Умыкнули прямо из-под носа.

Глава района имел привычку искупнуться рано утром в «своей реке» – у него была запруда около дачи. Проснувшись на рассвете – туман ещё стоял среди кустов – глава прошёл по деревянному настилу. Скинул барский халат. Поиграл мускулатурой, приседая и слегка подпрыгивая, – сильно-то подпрыгнуть он уже не мог; двухпудовое пузо мешало. Сделав разминку, глава хотел с разгону, как обычно, в воду броситься, но что-то вдруг его насторожило. Два белых лебедя обычно плавали в запруде – на отдалённом берегу стояла хатка. А в это утро лебедей почему-то не было нигде. И лебединой хатки не было, вот что интересно. Глава дошёл до края деревянного настила, с которого он привык нырять – и обомлел. Грязное дно увидел. Двух грязных лебедей в кустах. Лебединый домик вверх тормашками валялся на дне запруды.