Белый конверт - тэофил
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все колышется, мигает, мерцает, все кипит в движении, в брожении постоянно меняется, обновляется, убивает, разрушает себя и возобновляется, самовоспроизводится. Все охвачена хаосом страсти, но все же находит покой в противодействии, в силе других находит свою истинную сущность. Через силу других познает сама себя.
Все служит познанию себя и пропусканием через свои чувства становится познанным. Внешний мир соприкасается с субъектом, становится познанным субъектом через противодействие. Сопоставления представления объекта о себе представлению субъекта о нем же.
И все это, что бы быть ненужным.
Встала. Отряхнулась. Уверенными шагами пошла в мою сторону. С спокоенным взглядом приласкала мое детское смущение. Вышла в свет, где шумели машыны, и лилась разбавленная нормальностью прокисшая жизнь.
Днями на пролет шатался по городу где должна была, могла была быть она, высматривая знакомое, желанное лицо, в мелькающем, безразличном, неразличимом потоке человеческих лиц и каждое встреченное, промелькнувшее безобразным напоминанием, насмешкой лицо требовала просила, молила ее. Мой взгляд натыкаясь на лица человеческих существ, обезображенных моим безразличием, отскакивал от них пытаясь спрятаться в желанном , в знакомом , в родном и проскользнув по ней, мой взгляд ошарашенный прильнул к ее чертам, словно после долгих странствий, томимый неудержимой жаждой путник к водопою, не боясь что эта непривычная, страстно холодная свежесть разорвет его сердце на клочки от счастья. И я не замечая никого упивался ее свежестью, ее грустью, так красиво так тонко отображенной улыбкой. Поддавшись ее весенним чарам, я сам улыбался ей всем лицом, каждым Движением души и тела хотел выразить эту улыбку.
Подошел. Она сказала какую та нежность и ребячески засмеялась. Ее тихи, спокойный голос разливался по моей душе симфонией счастья.
Забастовка
Паровое дыхание чугунных легких. Терпкий запах стали, в котором угадываются загнившие в сменах часы, затупленные мысли, придавленные судьбы, увядающие жизни.
Угнетает не сама усталость, не проделанный труд, а предвкушение завтрашнего труда, предвкушение безысходности, неизбежности. Бессмысленный круговорот бессмыслицы.
Забастовка. Несколько сотен людей перед воротами завода. Наполненные робкой суетой, сами наполняют гулом соседние улицы. Встал у края этого человеческого изгустка, где она становилась реже, разливалась на маленькие лужица, на отдельные капельки. хотел почувствовать себя частью всего этого великолепия частью происходящей «драмы». Они были сплоченны единой страстью еденными переживаниями, злобой, единой волной того шторма который бушевал в народе и каждый из них всецело чувствовал себя народом.
Вопрос невзначай.
– как что? Забастовка не видишь?
–Бунт до первых синяков.– спохватился второй за возможность уколоть своей насмешкой и попытался спрятать в усах надменную презрительную улыбку. Нет конечно хочется сопереживать- продолжил он почувствовав в выражении лица собеседника надобность в оправдании.– и сопереживал бы но к сожалению я знаю их почти каждого по отдельности. И скажу вам народца более забитого, смирного, подлого, не шядящего друг – друга трудно сыскать.
– дурак. мы и за тебя сражаемся. От добытых нами прав, поди не откажешься. Мы и о тебе и о рабочем деле думаем, стары ты дурак.
–эх если бы вы могли думать, так еще не о своем желудке а о ком нибудь еще. Но проблема не в этом а в том что в толпе нет мысли, есть обида злоба но мысли нет. Что в него крикнут, то оно и выкрикивает. За эту мысль и будет хвататься, да еще так по детский неосознанно, с таким остервенением, что не сможет превратить ее в свою, не будет охвачена им, а лишь иллюзией ее обладания. И когда толпа рассосется, рассеется и мнимое чувство обладание идеей превратится в еле припоминаемый привкус, всякое приобретенное толпой превратится в утрату приобретенного индивидом.
Его голос затерялся в резком оживлении рабочих. Всю людскую масса, будто от дуновения ветра комок пыли, выдула с территории завода и от края мы оказались в самой гуще.
–сейчас начнется – закричал мне в самое уха и калыхаясь вместе с толпой, довольный поправил усы над улыбкой.
Десятка сплоченных единым порывом человек с шиитами, вонзаются в толпу, словно кулак в дряхлый живот. Толпа пятится. Корчится от боли. Рассыпается.
Несколько секунд нас нес в себе этот поток, но ее плотность разредилась, я снова почувствовал собственную волю в своих движениях. Как бы быстро мы не бежали нас все ровно подпирали убегающие еще быстрее. Переулок. Кисть запыхавшегося усача в моей руке. Тяну его в переулок. Пытается отдышаться в три погибели. –иду… иду – вырывается вместе с отдышкой.
оторвались.
Кладбище. Застывшие в смеренном в вековом ожидании лица. Украдкой посматривающие на каменную шкатулку, в которую при жизни пытались заточить бога, а теперь ждут спасения из своего вечного заточения.
Каменная громадина острием своего – купола – пытающаяся проткнуть небо. Своей размеренностью. Четкостью своих углов, строгостью своих форм, олицетворяющая мнимую незыблемость всего тлеющего, угасшего в этих застывших лицах.
Забежали внутрь. Приторный, настырный запах благовоний. Величественные, безмятежные образа. Сладки запах меда, от одиноко догорающих свечей. Лунный свет ресницами ангела, сачился через окна – бойницы купола. Нависший над головой лоскуток охваченного золотой лихорадкой небо. Небом в котором есть Христос, смотрящий с сочувствием на молящего, с задранной головой в отчаянии, устремившего в него взор. Словно говоря – да я тоже жил. Потерпи немного. Я все понимаю мой бедный малыш.– Понимания, сочувствия ищет молящий, а не любви. Любовь возможна лишь между равными. Кто мог бы пожалеть бога как самого себя и быть им любим.
– ее величественная красота осталась в прошлом,– защебетал словно молитву приглушенным голосов усач – на ее месте, вместе с ветхостью приходит грусть и следы зубов времени, которые никак не скрыть. Нет, не повторить те чувства, которые испытывал крестьянин, войдя в это великолепия. То благоговение перед этой красотой, которая заставляла в бессилии падать на колени. И придавленный этим куполом к своей нищете, выдавленный из жизни в потустороннее, человечество все еще не смеет взглянуть жизни в глаза. А жизнь блудница и как бы она не была страстна с тобой, как бы она сама не желала тебя, все равно возьмет с тебя плату. Но платить мало кто хочет. Так и умирают девственниками, пряча голову под этим куполом. перекидывая свои надежды, свои устремления в несбыточное.
Расстались с усачом близкими незнакомцами.
Свидание
Она лежала напротив меня. Ее дыхание обволакивала ласкою мое лицо. Она вдыхала в меня исторгнуты ее легкими, пропитанный страстью горячий воздух, наполняя меня нежностью. Пелена ее век
