Россия и мусульманский мир № 10 / 2010 - Валентина Сченснович

Сложности иного порядка – с «Западом». Суть дела вот в чем: такой объект все менее опознается, и реалии последних десятилетий – в незавершенном, еще во многом латентном, но уже необратимом «расщеплении» Запада на два относительно самостоятельных КЦК: американский и европейский. Двуликого Януса «евроатлантической цивилизации» исчерпывающе описывает М. Лернер: «Европа разрывается между нуждой в Америке и отвращением к ней». В этом фрейдистском комплексе «любви–ненависти» Европа – это не только все более заметный соперник, но и по-прежнему союзник в походе за «золотым призом» – российским хартлендом. К сожалению, независимо от смены команд в Белом доме этот американский геополитический инвариант сохраняет актуальность. Правда, авторы доклада «Проект-2020», недавно подготовленного Национальным разведывательным советом (НРС) США, исключили Россию из списка потенциальных конкурентов в борьбе за мировое лидерство минимум на ближайшие 15 столетий. Но это не означает, что США через НАТО и подопечный им ГУАМ не пытаются «въехать в квартал» по всему периметру сопредельных с Россией государств, и это в равной мере должно озадачивать как последнюю, так и ее союзников.

В такой ситуации конструктивным исходом для России является поиск ею союзников, исходя из ее европейской сущности. В этом контексте, отмечает Г. Павловский, «модернизацию нам и Китай предложит – причем с выездом на дом… Нам нужна европеизация, а не только модернизация, т.е. консолидация нации на основе европейского выбора». Открытый и драматический вопрос: хватит ли как у Брюсселя, так и у Москвы мудрости понимания безальтернативности их интеграции перед вызовом американского «Запада» и китайского «Востока»? Но выбора, по сути, нет. Такие ориентации все более, хотя и не без противоречий, находят свое выражение в определении приоритетов современной России в мире как Евровостока. Понятие «единая Европа» – это идеологема западноцентристской концепции и практики Европы-1, или группы государств – фундаторов ЕС. Выработав свой эвристический ресурс, после вхождения в ЕС группы центральноевропейских государств, или Европы-2, и в перспективе развития взаимоотношений с Россией как Европой-3 это понятие становится контрпродуктивным. Назрела потребность в более емком и смыслообразующем концепте панъевропейского масштаба, способном выразить его единый смысл, целостную структуру и указать перспективный вектор ее развития. Таким адекватным концептом представляется не «единая», а триединая Европа, не делимая общими интересами и ценностями, судьбой и перспективой нашего старого, доброго континента.

Для России это инновационная историческая задача, однако пока она не сделала окончательного выбора. Поэтому довольно мистики: «В Россию можно только верить». Верить в Россию можно и нужно, но при условии понимания ею своей ответственности за судьбу обновленного СНГ, своих союзников. В конечном счете быть великим – значит давать направление. Ни один приток не велик и не богат сам по себе; его делает таковым то, что он воспринимает и ведет за собой столько притоков. Так обстоит дело и со всем духовно великим.

Глобальный интеграционный вызов не оставляет альтернативы. Если Россия найдет надежных союзников не только в СНГ, но и в Евросоюзе, это будет означать формирование надежной панъевропейской опоры для достижения нового мирового равновесия.

ЭТНИЗАЦИЯ ИСТОРИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ

НА ПОСТСОВЕТСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ

Общей тенденцией, характерной для постсоветского исторического знания, является его резкая радикализация. Переписанная «новая» история в национальных республиках приобрела ярко выраженную этническую окраску, в связи с чем мы говорим об этнизации исторического знания, о сложившемся в 1990-е годы его специфическом ракурсе – этническом историзме, формирующем историческое сознание у граждан постсоветских государств, что имеет далеко идущие социальные и политические последствия. Рассматриваемое постсоветское историческое знание выполняет сервильные функции: оно обслуживает интересы новых властных элит и по-своему понимаемые национальные цели.

Характерной особенностью государств, появившихся на месте разрушенного Советского Союза, является написание ими «новой» истории, а точнее, «новых» историй, «своих», отдельных для каждого государства. Эти истории в большинстве случаев утрачивают общие черты. Они пересматривают века совместного проживания, по-иному расставляют акценты. Новая идентичность строится на отрицании общей советской идентичности, общих завоеваний, горестей и побед. Классовые, социальные, политические факторы, действующие в истории, отошли на задний план. На первый план вышли факторы этнические. Стало считаться, что только «национальный» историк может создать реальную историю своей страны. При этом «национальный» трактуется как «этнически свой».

«Новая» история призвана сплотить нацию и укрепить государство. Ничто не сплачивает нацию лучше, чем наличие общего врага. Поскольку новые государства получили независимость так просто, буднично, без борьбы, без чьего-либо сопротивления, как вообще никогда не бывало в истории, потребовались мифы о том, что они вырвали свободу у притеснявшей их России и русских, что их собственная история, преодолевающая «окраинный синдром», знатнее и древнее, чем это считалось ранее. Историческое знание выполняет сервильные функции: оно обслуживает интересы новых властных элит и по-своему понимаемые национальные цели. При всей неоднородности и противоречивости в историческом знании в новых независимых государствах можно выделить устойчивые тенденции и характерные особенности.

Первая, и главная, особенность: его этническое основание.

Вторая особенность: антироссийская направленность, поиск образа врага.

Третья особенность: пересмотр галереи великих личностей и памятных дат.

Четвертая особенность: героизация собственного прошлого, удревнение своей истории и поиск корней среди древних цивилизаций.

Отмеченные особенности можно проиллюстрировать конкретными примерами, характеризующими историческое знание в отдельных государствах.

Украина. Наибольшей радикализации историческое знание подверглось на Украине. В середине 1990-х годов в учебной литературе четко сформировалось идеологическое обоснование этно-защитного механизма как основы, на которой строится украинская государственность. Это идеологическое обоснование включает представление о существовании якобы многовековой традиции развития украинской государственности, начиная с Киевской Руси. Весь исторический процесс рассматривается с позиций борьбы за государственность в терминах «потеря» – «обретение». В этом контексте провозглашение независимости Украины в 1991 г. трактуется как главный итог и главная цель, к которой украинский народ шел почти тысячу лет.

Крайняя степень негативизма характерна для оценок влияния русского языка и русской культуры.

Советская Украина в учебниках приобретает образ колонии. Проводится мысль о том, что прогрессивное развитие Украины и украинцев происходило не благодаря, а в значительной степени вопреки русско-советскому влиянию.

Характерной чертой современного исторического знания на Украине стала тенденция подмены понятий классовых, социальных, политических – на этнические. Обвиняются не политические режимы – тоталитаризм, коммунизм, – а «русские», якобы несущие ответственность и за «духовный Чернобыль», и даже за неблагоприятную демографическую ситуацию на Украине.

Необходимо отметить, что в местах компактного проживания русских на Украине, например в Крыму, иногда до сих пор в школах сохраняются прежние «умеренные» учебники истории начала 1990-х годов.

Казахстан. Особенностью историографии постсоветских государств является установка, что только «национальный» историк может создать реальную историю своей страны. При этом «национальный» трактуется как «этнически свой». История Казахстана до недавнего времени писалась «неказахами». Читаем: «Все письменные источники по истории древнего и средневекового Казахстана – это взгляд людей, почти всегда не принадлежащих к этим народам… Это не дает возможности сравнить… события с восприятием непосредственных участников или лиц, полностью разделявших те культурно-бытовые ценности либо ведущих тот образ жизни, который вели кочевники».

Несмотря на то что вклад российской востоковедческой школы в создание истории Казахстана признается как исключительный (труды Н.А. Аристова, Б. Бартольда, В.В. Вельяминова-Зернова, С.П. Владимирцева, Н. Красовского, А.И. Левшина, А.Ф. Рязанова и др.), их трактовки носят «экстраспективный» характер. В общественном мнении бытует убеждение, что «настоящая» история казахов раскрыта не до конца либо она имеет не всегда правильную трактовку. Как пишет казахский исследователь, сегодня «эмоциональное начало в освещении конкретных исторических событий преобладает над основами научного поиска. С распадом СССР начался процесс формирования «своей», независимой истории. Он был замешан на преодолении некоего «комплекса» кочевничества, осознания того, что в прошлом мы были какими-то не такими, как все. Уникальность кочевничества в массовом сознании порой ассоциировалась с «варварством», «отсталостью». И нам во что бы то ни стало надо было доказать, что мы не такие, что у нас вполне респектабельное прошлое, насыщенное проявлениями массового гуманизма. «Доказательством» активно занялись представители всех социальных и гуманитарных наук: в середине 1990-х годов в Казахстане распространенной темой диссертационных работ была история кочевничества, трактуемая не иначе как история «номадической цивилизации».