Память сердца - Рустам Мамин

Спустя несколько лет, уже став режиссером, прихожу студию по каким-то делам. Настроение – лучше не бывает! Вижу Катаняна:

– Василь Васильич, поздравьте меня.

– …?

– Лара мне сына родила.

– Ой, молодцы!.. Ну молодцы, ребята! Конечно, поздравляю. А как назвали?

– Пока не придумали!.. Вот если бы я был Василием, назвали бы его Василь Васильичем…

– Не ломай голову, назови Эльдаром. Будет еще один Эльдарчик. Я бы своего назвал Эльдарчиком!..

Так наш сын стал Эльдаром.

Прошло уже более тридцати лет. Но иногда, и довольно часто, я гляжу на сына, вспоминаю его маленьким… И в ушах у меня звучит: «…Я бы своего назвал Эльдарчиком!..» Вот так! В моем сыне соединились две линии: память о Василии Васильевиче и об удивительной дружбе Катаняна и Рязанова.

Написал я этот эпизод, схватился за фотоальбом. Вот эта фотография…

Василий Васильевич вполоборота: взгляд мягкий, даже застенчивый. Галстук-бабочка, но не простой, а с каким-то кокетливым кантиком. И надпись по косой: «Рустаму на память о работе над фильмом «Плисецкая». 1965 год. Лето. Жара…»

Эх, годы, годы, годы… Черт бы вас побрал!

Гутман

Работал я и с Ильей Семеновичем Гутманом – режиссером-оператором. Правда, это только для меня, новичка в документальном кино, звучало так просто – «режиссер-оператор». Для самого Ильи Семеновича приход в режиссуру был далеко непрост и нелегок. Оператором Гутман был классным! Прошел всю войну с «Конвасом» в руках! Это понять надо: в руках кинокамера, а не автомат! И даже не пистолет, который выдавался каждому фронтовому оператору, но, как правило, болтался в заднем кармане. Камеру-то из рук выпускать нельзя! А вдруг что-то интересное?! Масштабное?! Что-то характерное именно для этого боевого мгновения?..

Я знаю – те, кто прошел войну – люди особенные. Одних она перетерла, сломала хребет, сделав жалкими себялюбивыми нытиками, в других разбудила мужество и отвагу, третьих подняла до высот героизма и патриотизма. «Безумству храбрых поем мы песню!» – восклицал Горький, и я, не смейтесь, с ним заодно. Илья Гутман действительно был храбрым человеком, до отчаянности. Он как-то не любил вспоминать о своих военных годах. Не знаю почему. Из скромности или просто тяжело ворошить?.. Но иногда невзначай кое-что проскакивало…

Помню, как-то обедали мы у них с Ларой. Кстати, обмолвлюсь, Илья Семенович был на редкость гостеприимным, радушным. Зина, его жена, иной раз даже сетовала: «Знаю ведь, что Илюха в любой момент может откуда-нибудь гостей привести. Готовлю что-нибудь загодя – винегрет, там, рыбу под маринадом… И все равно! Частенько он просто застает меня врасплох! Не успеваю!..»

Так вот, сидим мы за обеденным столом. Все чинно. И Танюшка, их дочь, лет четырнадцати, какая-то нежная, с милой непосредственной улыбкой и наивно-лукавыми глазами тоже с нами. Лара моя, у которой опыта в кулинарии – даже кот не наплакал и которой я Зинины блюда ставил в пример, что-то выплеснула под настроение об их отношениях, о тепле семейного очага… А Илья Семенович рассмеялся:

– Да, ребята, а меня ведь могло и не быть за этим столом! Закопали бы где-то в лесу, и дело с концом!

– Как это?

– Да было дело… Во время войны. В окружении… Я начал снимать, как политрук с пистолетом в руке бросился наперерез нашим отступающим: «Стой! – орет. – Назад!..» Ну герой!.. Естественно, я перевел камеру на отступающих. А те под огнем – бегут лавиной!.. И вдруг этот политрук – пистолет на меня: «Ты что снимаешь, гад?! Пристрелю!..»

Да… Удивительно мужественный был человек Илья Семенович. С каким-то настоящим, крепким стержнем. Никогда не жаловался на здоровье, хотя потом я узнал (не от него самого, а через Лару, которая очень сошлась с Зиной), что здоровье у него было весьма и весьма подорвано. Взять только съемки «Пика Дружбы», которые попросту, на всю жизнь, наградили его жуткими болями в ногах. Ведь подъем-то они совершали, «все свое неся с собой» – а это не только продукты, одежда и прочее, что нес каждый альпинист. Это в первую голову – камера, штатив, кассетники, пленка, объективы!..

Как-то про своего монтажера Таю, не помню фамилии, Илья с восторгом сказал: «Она мастер! Черта с дьяволом, а если надо, и с Богом смонтирует!» Так вот, Гутман был таким оператором, который мог все! И с чертом! И с дьяволом! И с Богом!.. Но была у него особая человеческая черта, о которой поэт сказал: «Во всем мне хочется дойти до самой сути…» И эта самая черта не давала ему останавливаться. Его тянуло выше и дальше – в режиссуру. Он чувствовал, что может!.. Скажет с экрана свое, особенное, никем пока не раскрытое!..

Но такому классному оператору, как Гутман, нелегко было перейти свой Рубикон. Как прекрасный оператор он был нужен хорошим, классным режиссерам. И даже великому, прославленному Роману Кармену, который даже обиделся на Илью Семеновича, когда тот сообщил ему о решении взять, наконец, режиссерскую работу. Хотя позже, когда началась работа над двадцатисерийной эпопеей «Неизвестная война», художественным руководителем которой был Кармен, тот сам предложил Илье Гутману режиссерскую работу аж на двух фильмах.

Первая моя работа с Гутманом как режиссером-оператором была на фильме «Перед началом спектакля». Короткометражка. Без великих судьбоносных тем и идей. И все-таки – новаторская работа! Было это году в 1964-м. Время, когда нашу Центральную студию документальных фильмов называли «придворной». Это, в первую очередь, «паркетные съемки по протоколу» приемов в Кремле, съемки «пребывания» иностранных правительственных делегаций, репортажи с международных научных симпозиумов и конференций, громкие сообщения о высоких трудовых достижениях на шахтах, заводах, колхозных полях…

А тут – в кадре простые люди. Смущенные. Помятые. Неброско одетые. Таких во множестве мы видим в магазинах, трамваях, метро. И не замечаем… А все они тянутся к культуре. Мечтают попасть в театр…

Поясню. Гутман задумал снять из чрева кабинки кассира появляющиеся в окошке лица. Людей, выпрашивающих билетик на сегодняшний спектакль… Попросту говоря, это была идея съемок «скрытой камерой», что тогда считалось у нас большим новшеством. А снимать-то надо (ни больше ни меньше!) из кассы Большого театра! Кассир Большого театра – царь и бог! И тогда, и сейчас! Нет, пожалуй, тогда еще больше, потому что уж очень у нас в Стране Советов преклонялись перед иностранцами. В первую очередь – билеты им. А уж о разных именитых зрителях, о брони райкомов, горкомов и выше – и речи нет. Словом, у кассира оставались крохи. И в его власти по своему усмотрению их распределять.

Не буду вдаваться в подробности моих переговоров по организации этих съемок: ведь помимо камеры на штативе, оператора, в кассу надо было еще засунуть осветительный прибор с одним, хотя бы одним осветителем! «А касса не резиновая!» Но все-таки вопрос был решен. Кассир уступил, прельстившись бутылкой хо-ро-о-шего коньяка! И вот представьте…