Память сердца - Рустам Мамин

Василий Васильевич не был хроникером в общепринятом понимании этого слова. Ему были чужды суета, стремление успеть, ухватить, запечатлеть быстротекущие события каждого дня. Он был творцом другого толка. Выходец из семьи известных интеллигентов, человек утонченный, сотканный из какого-то «особого духовного материала», и, как ни выспренно это прозвучит, я бы сказал: человек из «высших артистических, творческих сфер», он как режиссер тяготел к фильмам-полотнам, исследующим палитру художника, деятеля искусств. Таким был и фильм о балерине Плисецкой. И неслучайно мне, например, больше всего понравился в нашей картине эпизод, где кадры синхронного интервью балерины, рассказывающей, как меняется пластика в зависимости от национального колорита, национальной принадлежности танца, перемежаются с кадрами древнегреческих амфор, на которых через многие века дошли до нас мгновения танца в экспрессивных позах танцовщиц. Вот это почерк режиссера Катаняна! Выразительными средствами киноискусства, с помощью комбинированных кадров, он рассказал об искусстве балета, привлекая в качестве доказательного аргумента живопись, графику древних художников…

Хочется отметить, что положительная энергетика, исходившая от Василия Васильевича, передавалась и людям, его окружавшим. Странным образом люди, ставшие ему ближе, даже просто члены его съемочной группы, находили доброжелательный отклик и со стороны друзей нашего режиссера.

Помню, готовились мы к съемкам синхронного интервью Плисецкой. Почему-то решили снимать не в театре, а у нас на студии, в просмотровом зале первого этажа. Вынесли лишние кресла, подготовили к съемкам директорскую мебель. Стали готовить осветительную аппаратуру.

Понимая, что балерине без зеркала ни переодеться, ни макияж поправить – ни вообще!.. – я отправился на поиски зеркала, желательно большого, чтобы смотреться почти во весь рост. Пробежался по этажам, поинтересовался у женщин «нет ли в их комнатах». Ничего нет… Но надо. Надо!.. Остановился у раздевалки, думаю, успею ли добежать до парикмахерской?.. Обернулся, – висит!.. Будто спрашивает: «Меня ищешь? Вот оно я, дуралей…» Висит то, что надо! Я быстро к осветителям. С их помощью освободив зеркало от креплений, потащил его к просмотровому залу. Втаскиваю громоздкую ношу – а Майя Михайловна уже там! Норковая шубка небрежно, но очень изящно возлежит на свободном кресле. А прима стоит, уныло оглядывая «апартаменты». Увидела меня и как-то горячо, искренне обрадовалась:

– Ой, Рустам! Как же хорошо! А я уж думаю, как же я без зеркала-то? Спасибо, дорогой! Прав Вася, ты в любой ситуации найдешь выход…

Это, конечно, результат хлопот Василия Васильевича, постаравшегося, между делом, расхвалить меня на случай. Чтобы облегчить мои взаимоотношения с Плисецкой! Характер-то у Майи Михайловны – непростой… Но негоже смертному судить о богине! Со мной-то, кстати, она была очень предупредительна и мила. Хотя, раз обмолвившись, просто в качестве объяснения приведу один пример…

Вечер в Кремлевском дворце съездов по случаю вручения Ленинской премии балерине Плисецкой, народной артистке СССР. Мы снимаем… Боже, как она танцевала! Это что-то неописуемое. Фантастический каскад ее самых ярких номеров: Одетта-Одиллия из «Лебединого озера», умирающий лебедь Сен-Санса, умопомрачительная, летящая в прыжке Китри из «Дон Кихота»… Публика неистовствовала. Я много раз слышал, что исполнители Большого театра не любят КДС. Зрительный зал, огромный, как аэропорт (они так его тогда и называли), не мог через рампу принять живые человеческие эмоции, излучаемые артистами. Эта тонкая энергия попросту не перехлестывалась в зал – дистанция огромного размера! Но в тот вечер Плисецкая побила все мыслимые и немыслимые рекорды! Зал содрогался и дышал в унисон ее движениям… И взрывался ревом оваций!..

В перерыве к Катаняну подходит Щедрин:

– Не знаю, Вась, как сегодня дальше сложится… Ты ведь знаешь характер Майи…

– Знаю…

Вот и все, что я хотел сказать…

Но сам я в этот же вечер удостоился великой чести. Заскочил по каким-то делам в грим-уборную балерины. Она встретила меня пленительной улыбкой:

– Ну как? Что там?..

– Ой!.. Маймихална!.. Катанян, по-моему, плачет. Говорит, «убью ее»! И Родиону говорит: «И тебя убью!.. Что вы делаете с моим зрителем?»

Майя Михайловна, улыбаясь, подставила мне щечку для поцелуя. А я растерялся… Только прижался на полсекунды к ней щекой! О чем и сожалею горько вот уже около пятидесяти лет. Этакий застенчивый простак!..

С замиранием сердца дал я Катаняну свои режиссерские наброски. Он пригласил меня домой, на Басманную, где жил в деревянном доме на первом этаже. Мы много и как-то очень дружески, как два профессионала, разговаривали, обсуждали мои работы, мои планы, говорили о проблемах кинематографа. Кстати, тогда я узнал, что Василий Василевич очень дружен с широко известным режиссером Эльдаром Рязановым – они однокурсники.

– Я, Рустамчик, тебе всегда помогу, – говорил Катанян. – Если тебе в жизни понадобится чей-то совет дружеский, мало ли в нашей жизни непредвиденных, путаных обстоятельств, есть два верных человека, которых я знаю. Они не откажут в искренних советах. Это Лиознова Таня и Эльдар Рязанов. Если что, обращайся от моего имени к Эльдару. Он поможет…

К слову, если помните, в фильме «Ирония судьбы или с легким паром» герои много раз вспоминают: «Катаняны», «…а как же Катаняны», «…с Катанянами»… Так вот – это добрая экранная память о долгой дружбе двух творцов – Рязанова и Катаняна. А Лиознова Таня – режиссер фильма «Семнадцать мгновений весны», ставшего легендой и любимейшей картиной наших людей. Да… А мне так и не привелось обременить друзей Василь Васильича.

Мать Катаняна Галина Дмитриевна угощала нас кофе. А жена Катаняна – скромная, утонченная Инна, поражала какой-то удивительной деликатностью. Ее невозможно было представить на кухне жарящей, парящей что-то, в окружении кастрюль. Она производила впечатление человека, живущего какой-то особой, внутренней жизнью. Кстати, позже я узнал, что она работала над диссертацией то ли по японскому кинематографу, то ли по литературе.

Помню, используя знание японского, прямо с экрана переводила нам «Ворота Расемон» Куросавы. В ответ на нашу восторженную благодарность улыбнулась:

– Там же были субтитры на английском…

Рассказываю о человеке, которым восхищаюсь, и не покидает меня чувство, что я так и не сумел передать что-то главное… Да, жизнь Василия Васильевича казалась гладкой, безмятежной, легкой. И сам он виделся эдаким баловнем судьбы: ну прямо Моцарт советского периода. Одарен всеми мыслимыми и немыслимыми талантами. Живет шутя, не напрягаясь. И все его любят… И фильм «Майя Плисецкая» на каком-то кинофестивале в Италии получил первый приз и премию в миллион лир.