Постижение России; Опыт историософского анализа - Н Козин

В связи с этим еще раз особо подчеркнем: дело не в самой экспансии инонационального субъекта, не в том, что он был инонациональным, точнее, не только в этом, хотя и в этом тоже, но прежде всего в том, что он был вненациональным по отношению к национальным и историческим устоям России. Иными словами, этот субъект мог быть и инонациональным, но он обязан был стать национально ориентированным субъектом, адекватным историческим, национальным, культурным и духовным основам идентичности России, а не взламывающим эти основы с произвольных вненациональных или, хуже того, инонациональных позиций. Им должен был стать субъект, для которого Россия это абсолютный исторический максимум, высшая ценность и смысл исторического существования, а не средство для достижения неких более высоких целей и смыслов бытия, находящихся по ту сторону национального бытия в истории, а значит, и по ту сторону бытия в истории вообще. Он должен был стать национальным субъектом. Но этот субъект, и в этом суть великой исторической трагедии России в XX веке, оказался и инонациональным, и вненациональным одновременно. Тем самым в России произошел цивилизационный переворот в субъектной базе ее истории: в национальной истории России национальный субъект был заменен на вненациональный в масштабах, неприемлемых для норм гармоничного существования в истории, для сохранения самих основ исторической и национальной идентичности России как России.

Неизбежным итогом всего этого стал цивилизационный раскол России, ее субъектной базы на национальную и вненациональную Россию. В России конституировал себя субъект, оккупировавший в первую очередь элитные структуры общества и при этом полагавший, что в России он может руководствоваться любой логикой поведения в истории, вплоть до открыто антинациональной. В становлении этого нового для России субъекта инонациональный, нерусский элемент сыграл если не ведущую, то, бесспорно, далеко не последнюю роль, настолько очевидную, насколько и разрушительную по отношению к национальным, а потому и к историческим устоям России. Ибо историческое тем больше становится историческим, чем больше сохраняет и развивает себя в качестве национального. Оно, как историческое, не находится по ту сторону национального бытия в истории, оно и есть в первую очередь национальное бытие, основанное на этнокультурных константах истории, и, следовательно, на генетическом коде истории, на самых глубинных, цивилизационных основаниях истории. Вот почему всякая попытка преодоления исторического бытия как национального тотчас же оборачивается его преодолением как исторического, самой истории как истории определенного этноса, культуры, духовности, определенного способа проживания самой истории, то есть завершается разрушением истории.

С сожалением, но приходится констатировать, что именно такая вненациональная альтернатива исторического развития России восторжествовала на ее евразийских просторах. Именно на этой, по сути антинациональной идейно-теоретической платформе произошло объединение всех инонациональных сил, усилиями которых Россия и русский народ были превращены в проходной двор мировой истории, где их национальное и историческое лицо безжалостно топталось, по жесткому, но справедливому определению современника национальной катастрофы России П.А. Сорокина, "интернациональными подонками всех стран". Почему справедливому? Потому что их поведение по отношению к России и русскому народу было сродни поведению захватчиков в завоеванной, чужой стране, которую и как завоеванную, и как чужую просто не жалко. Потому что экспансия инонационального субъекта в историю России, в ее властную и духовную элиту шла параллельно с физическим уничтожением национально ориентированной элиты методами гражданской войны. Гражданская война обернулась для России не просто уничтожением буржуазии как класса, а национальной элиты и как национальной, и как элиты.

В этом смысле исторический фон, на котором происходила смена этнокультурной составляющей российской элиты, весьма удручающий с точки зрения глубины исторического трагизма: тотальный террор против всех социально-классовых сил, ассоциирующих себя с исторической и национальной Россией, дошедший до открытого геноцида против всех элитных слоев российского общества. При этом поражают масштабы смены национальной элиты на инонациональную. Они подстать масштабам просто завоевания страны, от которого, как и от всякого завоевания, неотделимы великие потрясения основ национальной истории. После Октября 1917-го Россия продолжила свою историю просто с другим элитным субъектом истории - вненациональным. У него, как вненационального, было уже инаковое отношение к России и русской нации, достаточно отстраненное и искаженное по сравнению с их действительной сущностью - и исторической, и культурной, и духовной.

Масштабная экспансия в историю России инонационального субъекта, смена на его основе национальной элиты России на вненациональную - это не очередная мифологема, которыми так изобилует понимание истории России, особенно советского периода. Это исторический факт, хорошо прослеживаемый в практике межнациональных отношений первой половины XX века, в частности, в русско-еврейских отношениях, которые, возможно, в рассматриваемом отношении являются наиболее показательными. По мнению Д.С. Самойлова, которому в этом вопросе нет никаких оснований не доверять, в истории России четко просматриваются две волны "зачинателей русского еврейства" дореволюционная и послереволюционная. В первой волне, так или иначе, но, в конечном счете, имело место "вживание еврейского элемента в сферу русской интеллигенции", в итоге ставшего неотъемлемым элементом русской культуры и русской истории - органичной частью России. Но после 1917 года "через разломанную черту оседлости хлынули многочисленные жители украинско-белорусского местечка, прошедшие только начальную ступень ассимиляции? не переваренные, с чуть усвоенными идеями, с путаницей в мозгах, с национальной привычкой к догматизму? Это была вторая волна зачинателей русского еврейства, социально гораздо более разноперая, с гораздо большими претензиями, с гораздо меньшими понятиями. Не переваренный этот элемент стал значительной частью населения русского города. Тут были? многочисленные отряды красных комиссаров, партийных функционеров, ожесточенных, поднятых волной, одуренных властью. Еврейские интеллигенты шли в Россию с понятием об обязанностях перед культурой. Функционеры шли с ощущением прав, с требованием прав, реванша. Им меньше всего было жаль культуры, к которой они не принадлежали"28.

Именно эта часть еврейства была в наибольшей мере востребована в эпоху "великих перемен". Именно их "непринадлежность" к русской культуре и на основе этого к исторической и национальной России определила и необычайно высокую меру их востребованности в деле слома основ русско-российской цивилизации и развитую в процессе этого слома необычайную агрессивность вообще и, в частности, в общем отношении к архетипам русской истории, социальности, культуры, духовности. И это понятно, чужого не жалко, ибо оно не свое, тем более, если именно оно лежит на пути экспансии собственного национального начала в истории, которое, как национальное, и в этом парадокс еврейства, может быть реализовано лишь в космополитических формах, в национально-стерильном историческом пространстве, лишь в пространстве предельной интернационализации истории.

Впрочем, парадокс имеет естественное разрешение: в силу именно неукорененности в той национальной почве, которая является господствующей в данной исторической среде, в ней можно жить, только ее преодолевая. И поскольку, как господствующую, ее нельзя преодолеть прямо, в иной национальной форме, она преодолевается опосредованно, во вненациональной форме - в формах космополитизма, интернациональной стерилизации национальной почвы истории. При этом, чем больше ее интернациональная стерилизация, тем более благоприятные условия возникают для реализации еврейского начала в истории как национального, которое, однако, от этого не перестает быть национальным, так сказать, само радикально не интернационализируется, а по-своему, всякий раз в новых формах национализируется.

Таким образом, призыв к радикальной денационализации других не завершается собственной радикальной денационализацией. И в этом еще один из парадоксов еврейства, который порождает вопросы относительно истинных мотивов еврейской активности в интернационализации исторического пространства бытия других наций. Ведь для автохтонных наций предельная интернационализация основ их бытия в истории оборачивается как раз преодолением этих основ в качестве национальных и вслед за этим самого бытия нации в качестве исторического - коллапсом национально-исторического бытия, всякого бытия в истории. Во всем этом проявляется глубинная национальная специфика еврейства, базовый способ его присутствия и активности в истории, исходный источник и, главное, основное содержание тех противоречий, которые порождаются в системе и практике его отношений с другими нациями. Все они результат попыток стерилизации чужого национального пространства как национального, вторжения в него с позиций крайне космополитизированных и интернационализированных форм исторической активности, разрушающих и замещающих всякое бытие в истории как национальное. Все это многое объясняет в самой логике поведения российского еврейства в русской революции, развитую ими бешеную инициативность в деле слома основ национальной идентичности русских и России, в их приверженности не только целям и задачам предельной и абстрактной интернационализации страны, но и к крайним средствам ее достижения.