Птицелов - Юлия Остапенко

— Третий год? — не поверил Марвин.

— А то. Здорово бодрит, знаешь ли. И греет, — ответила Рысь и снова приподняла крышку. Прикрыла веки, глубоко и тяжело задышала. Сидела она прямая, как стрела, но её слегка покачивало от выпитого и, теперь, вынюханного. Её ноздри широко раздувались, покраснев от напряжения, стремясь уловить малейшее дуновение зелёного дыма. И на мгновение она сама показалась Марвину странным северным духом, помесью человека и дракона, явившимся ему, чтобы оградить в опасной дороге. Мысль была до того дикой, что Марвин испугался. Неужто и его пробрало?.. Запах он чувствовал отчётливо: острый, резкий, обволакивающий, в голове стремительно светлело, будто и не пил вовсе, а ноги наливались силой. Он вдруг понял, что они затекли от долгого сидения, и встал. Рысь не обратила на него внимания, только снова вдохнула поглубже и с явной неохотой прикрыла крышечку. Потом посмотрела на Марвина. Перед её лицом плавала мутно-зелёная дымка, которую понемногу вытягивал наружу ветер.

— Ага, пробрало? — спросила она. — Понял теперь?

— И ничего не пробрало, — нервно бросил Марвин и сел на место. Но он лгал: хмеля, казалось, как не бывало, глаза перестали слипаться, будто и не ночь стояла, и будто не было перед ней нескольких трудных дней перехода.

Рысь презрительно хохотнула, откинулась назад, широко расставив ноги.

— Знаю я вас, зелень! Все поначалу пугаетесь, мелете чушь всякую, которой вам учителя головы забивали. Учителя ведь? Да просто они боятся, что вы как пристраститесь, так батюшкино состояние по миру пустите, всё на дурь изведёте. Ну правда, у кого ума на грош, изведёт. А кто поумнее, расходует зелье с толком. И побеждает всех врагов.

Последние слова прозвучали очень серьёзно. Скажи их Рысь несколько минут назад, оба уже снова заходились бы в пьяном хохоте, оценив голословный пафос этого утверждения, но теперь смеяться не хотелось. Хотелось наружу, бегом и… и хорошо бы, по правде, в морду кому-нибудь надавать. От этой мысли у Марвина аж ладони зачесались. Давненько он не разминался как следует!

— Всех врагов? — переспросил он.

— Всех. До единого, — ответила Рысь и, поставив курильницу на землю, сказала: — Ну ладно, и как же мы это сделаем?

В первый момент Марвин не понял, о чём она.

— Сделаем? Что?

— В Мекмиллен проберёмся. Или ты на боковую собрался? Ага, сейчас! Я же говорила тебе, ты помнишь или нет? Мекмиллен там уже за поворотом дороги. Если пойдём с рассветом, нас заметят к полудню.

— Нас? Заметят? — тупо переспросил он. У него по-прежнему чесались ладони, и теперь потряхивало всё тело, хотя Рысь уже и закрыла курильницу, а запах дурмана почти развеялся — но только почти.

— О, прости, я забыла, что по первому разу у молодняка обычно мозги напрочь отшибает, — ухмыльнулась Рысь. Она выглядела уверенной, но глаза её странно поблескивали. — Это у опытных уже мысль острее становится. М-да, моя вина… Что же мне делать с тобой… Ну, ты понимаешь меня или нет?

— Понимаю, конечно! — оскорбился Марвин.

— Ну тогда сообрази, что никто нам не позволит прямо так к замку подойти. У них там дозорные на стенах, а может, и патрули в окрестностях. На одну гайнель-то надежды нет. А стоит Мекмиллен на открытом месте, так что незамеченными никак не пробраться.

— Я одного понять не могу: с чего ты взяла, что мы станем пробираться туда вместе? — прохладно спросил Марвин.

Рысь пристально посмотрела на него.

— А тебя не так уж и пробрало, — почти с уважением сказала она и, качнувшись вперёд, упёрла руки в бока. Марвин увидел, что её лицо мокрое от пота, и понял, что и сам взмок. Да уж, согрелись… Он нащупал фляжку, тряхнул её, потом приложился и долго пил. Вино уже почти остыло, но раздражённая дурманящим дымом носоглотка отозвалась жжением.

— Ладно, вот что я думаю, — сказала Рысь. — Коль уж ни тебе, ни мне не пробраться к замку незамеченными, есть только один способ туда попасть: войти открыто. А это мы сможем только вдвоём.

— Открыто? Это как же? — спросил Марвин.

Рысь скрестила ноги, задумчиво подпёрла голову кулаком. Она, казалось, напряжённо размышляла, но по блеску в её остановившихся глазах можно было смело предполагать, что идею она обдумывает самую безумную.

— Мы будем ранены. Ты и я. На нас напали разбойники. Или королевские солдаты… Тут по-прежнему стоят за герцогиню, могу спорить, хозяева Мекмиллена тоже за неё.

— Хозяйка, — сказал Марвин, глядя на неё в упор.

— Ну, хозяйка… тем более. Женщины жалостливее мужчин, а ей и советоваться будет не с кем. Мы с тобой выползем из лесу, истекая кровью — на снегу хорошо будет видно, издалека. Нас подберут и попросят остаться, пока не поправимся… А пока мы поправимся, я полагаю, и ты, и я свои дела решить успеем.

Она говорила абсолютно серьёзно, но всё время речи в её взгляде разгоралась тёмная и жгучая сумасшедшинка. А на губах понемногу проявлялась улыбка — тонкая, змеящаяся и тоже слегка безумная. И хуже всего — Марвин чувствовал, что перенимает и то, и другое. Наверное, потому, что он и сам думал ровнёхонько о том, о чём теперь говорила Рысь. Ещё до того, как встретил её. Только он собирался сделать это один.

— Ты сказала, что мы будем ранены, — проговорил он. Это прозвучало вопросом, хотя Марвин прекрасно знал ответ — но он хотел, чтобы она сказала это вслух.

— Ага. Должны быть. Звериная кровь не пойдёт — это маскарад только до ворот замка… А там любой лекарь разберётся, что к чему.

— Ладно, что ты предлагаешь?

Она выпрямилась. Лёгким движением выхватила нож, свисавший с бедра, перекинула его из ладони в ладонь. И, ухмыльнувшись во весь рот, задорно спросила:

— Кто первый? Я тебя или ты меня?

Костёр почти догорел, но оба они это едва заметили. Холода, пробиравшегося в их ненадёжное убежище, тоже почти не ощущали. По их жилам гуляло вино, смешанное с дурманом, алые отблески пламени бегали по блестящему лезвию, и этот свет отображался в их расширенных зрачках. Они сидели друг против друга и не двигались, только ухмылялись — и любой, кто увидел бы их сейчас со стороны, предпочёл бы как можно тише убраться восвояси.

Неизвестно, осознавала ли всё это Рысь, но Марвин осознавал прекрасно. И всё равно по его позвоночнику волнами катился то жар, то озноб. Потом, утром, он будет думать, что совершенно обезумел, раз допустил всё, что случилось следом, но до утра было ещё далеко.

— И ты всерьёз думаешь, что я дам тебе себя резать? — спросил он.

Улыбка Рыси стала надменной.

— Думаешь, не смогу?

— Да нет, милая, как раз думаю, что сможешь! Пырнёшь меня в печень, а потом извинишься, как это у вас, честных-совестливых, положено.