Персонных дел мастер - Станислав Десятсков

— Был уже один такой вал под Нарвой, и всем ведомо, чем он кончился!— горько дернул Петр веком. В конце совета царь поднялся и сказал твердо:— Сей гордиев узел разрубит только меч! Потребна генеральная баталия!

Его поддержали в том все генералы, бывшие под Лесной:, и Меншиков, и Голицын, и Боур, самолично убежденные, что бить шведа можно.

— Лучше всего бить его в лесистых местах! Потому двинемся на шведа не с юга, а с севера и станем в теснинах меж Яковецким и Будищенским лесом!— заключил Петр военный совет.

В день этого памятного совета Никита прибыл в главный русский лагерь и вечером был принят царем. От Мусина-Пушкина доставил он в ставку книги, напечатанные в Москве новым алфавитом. По тому, как Петр жадно схватил эти книги и тут же стал их рассматривать, видно было, что подарок тот для него самый нужный. Ведь в некоем роде Петр был и Кирилл и Мефодий в едином лице, когда ввел вместо церковнославянского новый светский алфавит, и потому, должно, открывал книги новой печати с не меньшим волнением, нежели молодой автор раскрывает свой первый печатный труд.

— Ну, как тебе новая азбука?— не удержался Петр, как не удержался бы и всякий молодой автор от этого вопроса.

— Государь! Азбука новая удобна и понятна будет народу. Да вот печать нечиста...— Ответ сей Никита заготовил заранее, прочитав за долгую дорогу все посланные царю книги.

— И то верно! — согласился Петр и снова пожалел о типографии Тессинга, посланной из Голландии в Москву и перехваченной шведами.— Ну да близок час, за все с господами шведами расплатимся!

При этих словах и царь, и Никита невольно повернули головы к Полтаве, откуда доносилась частая ружейная и пушечная стрельба: шведы шли на очередной приступ.

Никите надобно было выполнить и другое поручение.

— По заказу Екатерины Алексеевны господин Таннауэр исполнил с нее портрет миниатюрный. Государыня приказала вставить портрет в медальон французский и побелела передать медальон вашему царскому величеству...

Никита с поклоном, как научен был Сонцевым, вручил Петру медальон и замер.

Петр просиял, увидев портрет любушки Кати.

— Ай да угодил! До чего похожа матка-государыня: и ямочки на щеках, и глаза бархатные. Молодец немец! Ну а как твое, брат, ученье у Таннауэра?! Повремени немного: побьем шведа у Полтавы — быть тебе в Италии, в учебе у самых прославленных тамошних мастеров! А сейчас проси чего душа желает!

— Государь!— Никита упал перед Петром на колени, хотя и ведал, что царь не любит старомосковского обычая. — Дозволь мне в той генеральной баталии биться рядом с моими старыми полковыми товарищами! Негоже мне в решающий час за мольбертом прятаться, ведь я боевой офицер!

Петр поднял художника, поцеловал в лоб:

— Что ж, офицерского звания, Никита Дементьев, тебя никто не лишал! В каком полку служил? Новгородском? Встанешь в том полку в строй, но токмо во второй линии. И помни, что ты природный российский живописец,— смотри сквозь пороховой дым оком художника! Чаю, потом тебе сию баталию и на холсте писать!

Когда Никита вышел из царского шатра, Петр уселся за походный шаткий столик, установленный секретарем, и, разбрызгивая чернила плохо отточенным гусиным пером, стал писать с обычной для своего скорого почерка неразборчивостью:

«Господин Мусин-Пушкин!

Письмо ваше купно с книжками Римплеровыми дошли, так же как азбука. Но печать в оных книгах зело нечиста и толста, в чем вам надлежит посмотреть гораздо! Также отпиши, как поспеют книги геометрические. Календарев пришли сюда тысячи две и человека, кому продавать, здесь офицеры зело охотно купят».

И подписал размашисто: «Питер».

В тот вечерний час, когда царь Петр заботился о присылке в лагерь метеорологических календарей и геометрических книг, его соперник Карл XII с кучкой драбантов мчался вдоль Ворсклы навстречу выстрелам, навстречу новым приключениям. То была обычная для короля скачка под музыку пуль. Огоньки выстрелов русских разъездов с противоположного берега мелькали в быстро сгущавшейся темноте, и нет-нет да и падал с лошади лихой драбант. За близость к королю часто приходилось платить смертью: почти все генералы — адъютанты короля и две трети его личного конвоя были выбиты в русском походе. Только сам король оставался неуязвимым — точно какая-то фея с острова Рюген заговорила его от пуль.

Вниз по течению Ворсклы в тот вечер русские драгуны и казаки полковника Палия перешли реку и в лихом набеге отбили у шведов табун лошадей. Табун уже отогнали в русский лагерь, и на правом берегу реки остались только передовые казачьи дозоры, поджидавшие возвращения Палия. На один из таких дозоров и наткнулся король со своими драбантами. Казаки развели костерок в прибрежном кустарнике у речного брода и грелись у огня, беспечально покуривая трубки.

— А что, правда, дядько, что наш пан полковник ведет знакомство с самим Люцифером?— спрашивал старого казака тонкий, как тростиночка, мальчонка-казачок.

— Насчет Люцифера не чув, а что наш Палий водит знакомство с киевскими ведьмами — это правда! — простодушно и лукаво отвечал дядько, раскуривая свою трубочку.— Сам рассуди, хлопче, пана полковника Кочубея и пана полковника Искру выдала-таки вражья сила сатане Мазепе. И под Белой Церковью отрубили славным казакам головы по слову гетманскому. Своими глазами бачил ту лютую казнь.— Тут старый казак перекрестился и сделал глубокую затяжку.— А наш Палий не из тех, что голову свою покорно ложит на царскую плаху. И на него проклятый Мазепа слал наветы царю, и совсем уже было сгубила нашего полковника вражья сила, да не тут-то было: слетелись на шабаш киевские молодицы, одна другой краше, подхватили нашего полковника под руки и унесли от расправы...

— Да як же так, батько, чи он заговор знает?— вмешался третий казак, дюжий малый самого сурового вида.

— Заговор не заговор, Опанасе, а что наш пан полковник люб самым наикращим киевским ведьмам, то точно...— важно отвечал дядько, лукаво прищуриваясь на зеленую молодежь. Он-то знал полковника Палия еще по тем временам, когда нещадно палили они панские усадьбы на Правобережье и Подоле и бились с жолнерами графа Потоцкого.

— Да дядько смеется над вами, глупыми хлопцами, а вы и уши развесили...— рассудительно заметил четвертый из казаков, который до тех пор молчаливо курил в сторонке.— Всему войску ведомо, что Палия от навета Мазепы только то и спасло, что послали его не на плаху, а в Сибирь. Ну а как изменил Мазепа, так царь тут же и вызволил нашего полковника из сибирских краев воевать против того зрадника и христопродавца Мазепы.

В разгар этой поучительной беседы в кустах затрещали сучья, и не успели казаки схватиться за ружья, как полыхнул выстрел, намертво сваливший дядьку-сказочника. То сам король свейский через кусты подкрался к дозору. Но в ответ на выстрел из королевского пистолета грянул выстрел из ружья украинского казачка Гриця, и в кустах раздались стон и проклятия. Казацкая пуля сняла с короля заговор, хранивший его на протяжении девяти воинских кампаний. Бросившиеся на помощь королю драбанты поспешили усадить Карла на коня и умчались обратно в шведский лагерь, а вслед им нарастал гул по ковыльной украинской степи: то возвращалась из набега грозная сила Палия.

Известие о ранении Карла XII мигом облетело шведский лагерь. Прежде всего оно поразило солдат-ветеранов, прошедших с королем кампанию за кампанией. Вокруг гибли товарищи, сами они получали ранения и возвращались в строй, а король, хоть и по-прежнему лез в самое пекло, был словно заговорен от неприятельских пуль.

— Не иначе как сам господь бог следит сверху за нашим королем и простирает над ним свою длань!— шутили солдаты, но и в шутке той жила суеверная надежда на неуязвимость Карла XII. Заговоренный от неприятельских пуль, король был как бы драгоценным талисманом шведской армии. И вот сейчас этот неуязвимый доселе талисман разбился вдребезги. Оказалось, что король хотя он и помазанник божий, а все же смертный, как остальные.

Среди солдат воцарилось такое беспокойство и смятение, что генералы просили Карла XII показаться армии хотя бы и на носилках, дабы успокоить солдат. Однако вид лежащего на носилках, бледного от большой потери крови Карла XII отнюдь не поднял настроение солдат: хромой и увечный король не мог, как прежде, воодушевлять войска.

Что же касается высшего шведского генералитета, то в нем давно уже не было ни веры, ни единодушия. Только Рёншильд, презиравший русских столь же сильно, как и король, свято верил, что ничего особенного не происходит и армия совершает обычный широкий обходный маневр, дабы прорваться на Москву. Не удалось выйти на Калужскую дорогу у Стародуба и Почепа — попытались выйти и захватить Саадешный или Бокаев путь у Веприка и Краснокутска. И там неудача? Что же, возьмем Полтаву — и в наших руках самый широкий Муравский шлях на Москву — обычный путь для былых походов крымцев на русскую столицу! Да и сами крымцы вот-вот на подходе.