Дневники: 1920–1924 - Вирджиния Вулф

Л.: Берти [Рассел] и Грейвс[1045].

Дезмонд: Фу-х, тогда все в порядке. Мой Берти выйдет на следующей неделе.

Немного сплетен о «Nation».

Дезмонд: Вы читали второй номер «Adelphi»? Вы читали Марри? «Я был жалким грешником (изображает его и бьет себя в грудь). Я лгал, я мошенничал. Я смеялся над тем, что люблю, но теперь говорю правду». Он похож на проповедника-возрожденца[1046]. В конце прошлой недели я виделся с Салливаном. Он сказал, что не согласен с Марри. Он не из тех, кто давит. Говорит, его искренность не очень заметна, если судить о нем только по этим фактам. Но якобы он искренен.

Л.: Опять «John Bull»[1047]. «Если каждый читатель приведет еще одного» – и это вдобавок к его откровениям о смерти Кэтрин.

В.: Я не против того, чтобы раскрывали душу, но обнаруживать вместо нее пустоту не люблю. Марри нечего раскрывать. И все же он торгует тем, о чем молчал.

Джанет: Боже-боже, боже-боже! Он что, говорит о смерти жены? Боже-боже!

Дезмонд: На этой неделе Мортимер «препарировал» Кэтрин[1048]. Но до сути ее он так и не добрался. Как и я.

В.: Дезмонд, я лишь хочу сказать, что, какова бы ни была причина, «Ястреб» с каждым днем становится все лучше и лучше. Никогда еще он не был так хорош. Люди постоянно говорят о «Ястребе» и о том, что читают газету ради него[1049].

Дезмонд: Да ладно тебе, Вирджиния, он и раньше был не так уж плох!

Еще сплетни между Дезмондом и Леонардом.

Джанет (мне):

17 июля, вторник.

Сейчас, во вторник 17-го, я уже и забыла, что мне сказала Джанет. Помню только жаркий день. Позвольте записать другой разговор. Но их так много. Может, попробуем тот, который состоялся у старика Биррелла прошлым вечером?

Действующие лица: Августин Биррелл; Фрэнсис и Тони Бирреллы; Л. и В.

Сцена на Элм-Парк-роуд 70 [Челси]: сначала столовая, обшитая темными панелями; позже библиотека, комната с большим садом прямо под окнами. Книги повсюду: обычные, серийные и подарочные издания. Автографы в рамочках на стенах. Один из них от Лэма. «Мэри[1050] скоро оставит меня… Она заболеет. Скажите Форстеру»[1051].

А. Биррелл: О, это ужасно.

(Это красивый неопрятный старик в синей рубашке, с седыми волосами, без галстука. Очень энергичный и мужественный, в викторианском стиле).

Я ходил слушать Диккенса[1052] в Ливерпуле (он раздавал призы). Он должен был объявить девушку по имени Уэллер; «Мисс Уэллер», – сказал он, и я уверяю вас, что все присутствующие: епископы, мэры, судьи и самые разные люди – хохотали. Ни один другой человек не смог бы добиться такого, просто упомянув одного из своих персонажей[1053]. Вы бы приняли его за актера или мореплавателя. На нем было синее пальто и великолепный галстук – выглядел он прекрасно.

В. (покорно, по-дочернему): А Теккерея вы знали?

А.Б.: Нет, никогда его не встречал.

В.: (…) Вам бы написать мемуары.

А.Б.: Боже правый, нет.

Ф.Б.: Я могу читать любые биографии – во всяком случае, пока речь о детстве.

А.Б. (каким-то образом заговоривший о Хармсвортах): Я знал Альфреда-отца[1054] – барристера из Бейли[1055], славного парня, который, возможно, слишком много пил. Он был вице-президентом клуба, который собирался в Сент-Джонс-Вуд и, кажется, назывался «Eyre Arms». То был лесной клуб, потому что они собирались в лесу, и я иногда ходил туда, и мы, сплошь молодые парни, дискутировали. Однажды вечером, прогуливаясь по набережной, я встретил Альфреда, который был очень подавлен. «Я собираюсь умереть, – сказал он, а я промолчал. – Я ухожу от своей жены и шестерых детей, – кажется, сказал он, а я промолчал. – Что ж, на меня снизошло вдохновение». «Мой дорогой друг, – ответил я, – ты сделал то единственное, что мог, и ни о чем не волнуйся, – сказал я. – Поверь мне на слово, один из твоих парней добьется успеха. Они сумеют позаботиться о своей матери», – сказал я, и на этом мы расстались. Он умер через две недели. И действительно, великий Альфред[1056] начал действовать и очень скоро сколотил состояние, и все до последнего пенни досталось старой леди[1057]. Однажды вечером на Пикадилли меня окатило грязью с ног до головы – в коляске сидела старая леди; на коленях меха; две лошади поворачивали на Беркли-сквер. Его мать всегда приезжала первой. Когда я бывал в их доме, там всегда стоял запах холодной баранины и сапог. Но я видел, какой замечательной женщиной она была. Она все контролировала. И сейчас она еще жива, а леди Нортклифф[1058] вышла замуж за моего старого друга Хадсона.

(Каким-то образом мы перешли к романам Харди; к тому, как он заставляет женщину признаться в первую брачную ночь, что она родила бастарда, после чего муж собирает вещи и уезжает в южные края[1059]).

А.Б. (с яростью): Все вы дети. Вы не знаете, о чем говорите. Я бы сделал то же самое. Я бы тоже собрал чемодан. Глупая женщина! Она должна была признаться ему еще на пшеничном поле… Глупый отвратительный поступок. Это не вопрос морали. Мораль неизменна. Это людская натура.

Ф.Б.: Мой дорогой старик-отец, ты несешь чушь.

(Они были очень ласковы друг с другом; Фрэнсис помог ему правильно написать адрес леди Уимборн[1060] на телеграмме, с чем, я полагаю, он бы сам не справился).

В.: Теннисон – великий поэт.

А.Б.: Поэт-то он поэт, но не великий. Холлам[1061] был ослом. Никогда не забуду его телеграмму Элеоноре[1062]: «Скончался мирно в 3:45. Понравилась книга Остина [неизвестный]». Холлам носил свою мать на руках. Это казалось таким красивым. У него не было профессии, да он и не хотел ее иметь. Он был ленивым человеком. Теннисон был очень прямолинейным существом; не любил вторые браки; ненавидел смерть Лайонела в море; ни к кому не ходил в гости; очень старомодный человек с общепринятыми взглядами.

(Рассказал историю о том, как Эллен Терри[1063] бегала голой по спальне, а Уоттс пришел к Харкорту[1064] и сказал: «Меня это напугало». «А меня бы не напугало», – очень громко и грубо ответил Харкорт.)

У Тони Биррелла высокий пронзительный срывающийся голос; он часто прищуривается; бледный; носит очки и внезапно исчезает, чтобы в одиночестве побродить по саду.

На днях я получила письмо от Хестер[1065]. Она собиралась приехать сюда, но сломалась машина!!! (как будто это интересная новость).

Ф.Б.: Тони, ты следишь за напитками, не так ли?

Тони уходит и возится у серванта.

Напоследок А.Б. подарил мне «Корсику