Смерть консулу! Люцифер - Жорж Оне
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ничто не ускользнуло от глаз Цамбелли, который теперь обратил всё своё внимание на хозяина дома. Это был человек небольшого роста, с седыми, коротко подстриженными волосами, бледным и умным лицом, на котором изредка появлялась лукавая насмешливая улыбка. «Он человек не глупый и себе на уме», — подумал о нём Цамбелли.
— Простите меня, что я оторвал вас от работы, — начал Цамбелли. — Когда я пришёл сюда, то мне казалось, что я имею сообщить господину Геймвальду нечто очень важное, а теперь вижу, к стыду моему, что это не более как простое известие. Недаром говорят, что всё зависит от нашего настроения, а между тем нет ничего более изменчивого и безотчётного, чем наше настроение...
Армгарт молча слушал своего гостя, с лукавой улыбкой вертя в руках золотую табакерку.
— Не угодно ли? — спросил он, раскрывая её.
— Нет, благодарю вас. Но откуда у вас такая превосходная табакерка?
— Это подарок его императорского величества. Вот и собственный портрет его, сделанный на эмали, — ответил с гордостью секретарь.
— Какая художественная работа! — продолжал Цамбелли, рассматривая табакерку, но интересно было бы знать, по какому случаю вы удостоились милости его величества, хотя я не сомневаюсь, что подарок был вполне заслуженный.
— По случаю дипломатических переговоров в Линевилле; я был там с моим начальником, графом Людвигом Кобенцелем.
— В Люневилле! Вы, кажется, были тогда в самых близких и дружеских отношениях с графом Вольфсеггом?..
— Нет, вы ошибаетесь! Я всегда считал себя только его слугой, — ответил Армгарт.
— Не случалось ли вам встречать в Люневилле одного француза, Жана Бурдона, которого недавно постигла такая ужасная смерть?
— Разумеется, встречал и был искренно огорчён, когда услышал о его печальной участи от господина Геймвальда. Какой это был прекрасный человек!.. Я чувствовал к нему глубокое уважение — да и не я один — все относились к нему таким образом.
— Душевно рад, что нашёл в вас человека, искренно расположенного к несчастному Бурдону; это по крайней мере послужит для меня оправданием, что я осмелился побеспокоить вас своим посещением. Вам известно, какую важную роль пришлось играть господину Геймвальду в этой таинственной драме. Мы все были убеждены, что преступление совершено наёмными убийцами Бонапарта наподобие того, как в старину разные монархи Италии пользовались кинжалом bravi для уничтожения своих противников.
— Не открылось ли что-нибудь? — спросил с живостью Армгарт, поднимаясь со своего места, между тем как работа выпала из рук Магдалены.
— Открыто новое обстоятельство, которым опровергаются все наши предположения. У одного крестьянина близ Гмундена, который пользуется незавидной репутацией, найден кошелёк убитого. Убийца сам выдал себя, в пьяном виде показав золотую монету своим приятелям. Это возбуждало подозрение; в его хижине был немедленно произведён обыск и там под кучей хвороста и всякого тряпья найден кошелёк Бурдона, наполненный золотыми монетами.
— Какая странная случайность! — воскликнул Армгарт.
Тон, с каким были сказаны эти слова, не особенно понравился Цамбелли, так как в нём был лёгкий оттенок сомнения.
— Само собою разумеется, — продолжал он, — что преступник упорно отнекивался и уверял, что нашёл кошелёк чуть ли не за целую милю от места убийства. Но кто же поверит этому! Как мог очутиться кошелёк с золотом в открытом поле!
— Они все оправдывают себя таким образам. Надеюсь, что этот крестьянин арестован?
— Он содержится под строгим надзором в Линце, хотя барон Пухгейм, у которого преступник был когда-то арендатором, горячо заступался за него, утверждая, что он не в своём уме и потому стоит вне закона.
— Это будет запутанное уголовное дело, и, вероятно, господина Геймвальда призовут в качестве свидетеля, — заметил Армгарт.
— Я, собственно, и пришёл сюда, чтобы предупредить его об этом, — возразил Цамбелли.
— Ну, Эгберт, вероятно, не ожидает, что у него будет столько хлопот! Всякому неприятно иметь дело с правосудием, а тем более человеку, ни в чём не виновному. Но эта новость, во всяком случае, будет крайне приятна французскому посланнику, так как смерть Бурдона послужила поводом к разным неблагоприятным слухам в Вене.
— Неужели? Между тем это событие само по себе не имеет особого значения, хотя я не должен был бы говорить этого, — продолжал Цамбелли с особенной интонацией в голосе, — зная, что Жан Бурдон был вашим другом и поверенным графа Вольфсегга.
— Да, но только в денежных делах и главным образом относительно лотарингских поместий Гондревиллей.
— Разве у них ещё есть поместья во Франции? Я думал, что они уже давно проданы как национальное имущество.
— Или, быть может, куплены на австрийские дукаты, — заметил Армгарт. — Разве во время революции существует разница между моим и твоим, собственностью и кражей? Теперь так же легко похитить корону, как купить замок. Всё перемешалось в общем вихре, который сносит с лица земли людей, дома и государства. Но такой порядок вещей не может продолжаться, и рано или поздно это должно кончиться.
— Тогда свет опомнится и вернётся к прежним порядкам.
— Надеюсь, не во всём. Многое должно разрушиться навсегда.
— А до этого? — спросил Цамбелли.
— Ещё долго будет неурядица. Несомненно, властелину мира должно быть крайне неприятно, что молва приписывает ему такое незначительное происшествие, как гибель путешественника на большой дороге.
— Я не понимаю, каким образом могут люди доходить до таких нелепых предположений. Они всегда останутся слепы, и ничто не исправит их от суеверий и предрассудков.
— Я вполне разделяю ваше мнение, шевалье, и убеждён, что хотя бы философы трудились целое столетие, но у них ещё будет вдоволь работы. Благодаря болтовне газет это убийство наделало порядочный переполох в Вене и привело генерала Андраши в дурное расположение духа. Но теперь, вероятно, все успокоятся, когда узнают, что это не политическое убийство и что оно совершено с целью грабежа полоумным человеком. Кстати, вы были тогда в замке, скажите пожалуйста, как отнёсся граф Вольфсегг к этому событию?
В ожидании ответа Армгарт опять налил вина в обе рюмки. Цамбелли показалось, что он это сделал с той целью, чтобы скрыть от него выражение своих глаз.
— У графа Вольфсегга,
