Блуждающая реальность - Филип Киндред Дик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Буду с вами вполне откровенен: оба романа я писал на основе обрывочных воспоминаний о кошмарном мире рабства или насилия – или, может быть, неверно говорить здесь «мир», а лучше сказать «США», ибо в обоих я писал о своей родине.
В «Человеке в Высоком замке» есть писатель Готорн Абендсен, написавший роман об альтернативном мире, в котором Германия, Италия и Япония проиграли Вторую мировую войну. В конце «Человека в Высоком замке» на пороге у Абендсена появляется женщина и сообщает то, чего он не знал: его роман – правда, Страны Оси действительно проиграли. Ирония такого финала (Абендсен узнает, что то, что он считал собственной выдумкой, истинно) сбылась со мной: мой собственный роман «Человек в Высоком замке», казалось бы, придуманный мною от начала и до конца, оказался вовсе не вымыслом – точнее, слава Богу, стал вымыслом теперь. Но в былом настоящем был альтернативный мир, в котором реализовалась именно эта временная дорожка – реализовалась, а затем была отброшена с помощью вмешательства в прошлое. Уверен, сейчас, слушая меня, вы не верите – и даже не верите, что я верю в это сам. Однако это правда. У меня сохранились воспоминания об этом другом мире. Вот почему вы снова с ним встречаетесь в моем более позднем романе «Пролейтесь, слезы». Мир «Слез» – всамделишный (по крайней мере, когда-то реально существовавший) альтернативный мир, и я помню его во всех подробностях. Не знаю, кто еще его помнит. Может, и никто. Может, все вы всегда были здесь. Но я – нет. В марте 1974 года я начал вспоминать, уже сознательно, а не подсознательно, мир – полицейское государство, мир – Черную Железную Тюрьму. Записывать то, что вспомнил, мне не требовалось – я и так всю жизнь об этом пишу. Однако как поразительно – вдруг вспомнить, что все это было на самом деле! Поставьте себя на мое место! В романе за романом, в рассказе за рассказом на протяжении двадцати пяти лет снова и снова я писал об одном и том же мрачном месте. А в марте 1974 понял, зачем в своем творчестве постоянно возвращаюсь к этому миру, почему так хорошо представляю себе все его детали. По самым серьезным причинам. Мои романы и рассказы были автобиографическими, хоть я этого и не понимал. Возвращение памяти… это был самый необыкновенный опыт в моей жизни. Или, пожалуй, лучше сказать «в моих жизнях» – ведь у меня их было по меньшей мере две: одна там, другая здесь, где мы сейчас.
Могу даже рассказать, что заставило меня вспомнить. В конце февраля 1974 года мне дали пентотал натрия[183], чтобы выдернуть вросший зуб мудрости. Позже в тот же день, когда я вернулся домой, но был все еще глубоко под воздействием пентотала натрия, память вдруг вернулась. Острой яркой вспышкой, все в один миг. Поначалу я ее отверг – но, и отвергая, уже понимал, что нечто, вернувшееся ко мне в форме пробуждения воспоминаний, истинно. А потом, в середине марта, начал возвращаться весь корпус воспоминаний, целый и неповрежденный. Можете верить мне, можете не верить, но, пожалуйста, отнеситесь к этому серьезно: я вас не разыгрываю. Люди нередко вспоминают прошлые жизни; а я вспомнил жизнь другую – но в настоящем. Не знаю никого, кто рассказывал бы о подобном прежде, хотя подозреваю, что мой опыт не уникален; быть может, уникально лишь то, что я готов об этом рассказать.
Если вы до сих пор меня слушаете, то, надеюсь, не откажетесь послушать еще чуть-чуть. Я хотел бы поделиться с вами тем, что узнал – почерпнул – из заблокированных воспоминаний. В марте 1974 года – нет, переменные были репрограммированны гораздо раньше, видимо, их изменение относится к концу сороковых, – но в марте 1974 года по крайней мере одна, а может, и несколько из этих новых переменных, размещенных в прошлом, сработали и дали результат. То, что произошло в марте-августе 1974, стало результатом по крайней мере одной репрограммированной переменной, заложенной на оси линейного времени лет за тридцать до того и запустившей цепочку событий, кульминацией которых стало то, что вы, несомненно, согласитесь признать событием уникальным, чрезвычайной важности: смещение с должности президента США Ричарда Никсона вместе со всеми, кто был с ним заодно. В альтернативном мире, который я помню, движение за гражданские права, как и антивоенное движение 1960-х, потерпело крах. И, очевидно, Никсон не потерял власть в середине 1970-х. Те, кто ему противостоял (если там остался хоть кто-то, кто ему противостоял), ничего не могли сделать. Следовательно, в этот мир необходимо было ретроактивно ввести один-два фактора, способные в будущем привести к свержению тирании. Прочтите мой роман «Пролейтесь, слезы», держа в уме, что написан он в 1970 году, а опубликован был в феврале 1974, и постарайтесь мысленно реконструировать те события, что должны были произойти – или не произойти – чтобы наше ближайшее будущее стало таким, как описано в книге. Одна маленькая, но критически важная тема звучит в этом романе (кажется) дважды. Она связана с Никсоном. В мире будущего, описанном в «Пролейтесь, слезы», в этой кошмарной рабской стране, существующей, судя по всему, уже несколько десятилетий, Ричарда Никсона вспоминают как величайшего, героического вождя – даже именуют его «Вторым Единородным Сыном Божьим». Из этой и из многих других подсказок очевидно, что «Пролейтесь, слезы» описывает не наше будущее, а настоящее мира, альтернативного нашему. Во время, когда происходит действие «Пролейтесь, слезы», чернокожие стали вымирающим «видом», их охраняют, «как венценосных журавлей». В романе на улицах городов США редко можно встретить черного. Однако дата, указанная в «Пролейтесь, слезы» – 1988 год – всего на одиннадцать лет отстоит от нашего настоящего. Очевидно, фашистский геноцид против чернокожих в США начался в моем романе задолго до 1977 года; на это указывали мне многие читатели. Один указал даже, что внимательное чтение «Пролейтесь, слезы» не только открывает, что действие происходит в альтернативном мире, но и позволяет догадаться, что в конце романа главный герой, Феликс Бакмэн,
