Мир хижинам, война дворцам - Юрий Смолич

К тому же он, Боженко, уразумел и основное. Вы думаете, этого хитрована дезертиры волнуют? Ему «совдепы» натерли холку! Брешет, что в десятитысячном гарнизоне не нашлось сотни, чтоб утихомирить несколько горячих голов! Ему, анафеме, надо, чтоб рабочая самооборона ушла отсюда, тогда сразу найдется хоть тысяча юнкеров — накроют заседание Совета в полном составе и — пожалуйста! Делегаты, конечно, окажут сопротивление; под этим предлогом — за беспорядки в городе время осадного положения он, гад, не посчитавшись с воинскими документами депутатов, запроторит их в дезертирскую колонну и оттарабанит на войну до победного конца! Вот с Советами и будет покончено, пока там разберутся…

Боженко дергал бородку, смотрел на офицера и молчал.

— Так как же, гражданин Боженко? Дружинникам необходимо выступить немедленно…

— А вот как, гражданин офицер… — Боженко помолчал еще мгновение, чтобы загнать обратно в горло все те слова, которые уже были на языке, — про «бога» и «мать» этого ферта и про ее непристойное поведение: — и наконец ответил: — Немедленно… катитесь–ка своим ходом, пока… Словом, очень приятно было познакомиться. Адью!

Штабс–капитан Боголепов–Южин смотрел на Боженко секунду.

Секунду смотрел на него и Боженко.

Но на эту секунду между ними было сказано все.

Так говорят только один раз и — навсегда.

Боголепов–Южин, не откозыряв на этот раз, сел а машину и хлопнул дверцей. Автомобиль сразу тронулся, задымив бензином.

— Шибздик! — сказал ему вслед Боженко и заторопился в зал.

5

В зале уже приступили к выборам делегатов на съезд. Меньшевики опять сблокировались с эсерами и выставили список, в котором не было ни одного большевика.

На трибуне стояла Евгения Бош.

— Товарищи! — говорила Бош. — Если мы не пошлем в составе делегации большевика, мы неверно представим на съезде соотношение партийных сил в Киеве. Мы требуем пропорциональности. Четвертая часть Совета — большевики. Таким образом, одним из четырех делегатов должен быть большевик. Иначе мы не будем голосовать. Баллотировка не состоится!

Председательствующий эсер Григорьев насмешливо ухмыльнулся:

— Большевики вольны голосовать или не голосовать, выборы все равно будут действительны: для избрания достаточно двух третей голосов.

Он объявил баллотировку.

Тогда Иванов с места запел «Интернационал».

Большевики в зале подхватили:

…Кипит нас разум возмущенный

И в смертный бой вести готов…

Иванов стоял, пел и разглядывал присутствующих.

Данный состав Советов был избран в первые дни после Февральской революции и сегодня уже никак не отвечал взглядам и настроениям киевских трудящихся — их возросшей за эти четыре месяца сознательности. В первые дни революции демагогические фразы эсеров и эквилибристическая казуистика меньшевиков сбивали с толку очумевших от радости, но не разбирающихся в политике людей. И они отдавали голоса тем, кто произносил наиболее эффектные речи во имя революции.

Теперь было не то. Ведь когда дошло до дела, меньшевики и эсеры выступили за продолжение войны, против всех требований рабочих и оказали сопротивление разделу помещичьей земли между крестьянами. Сегодня большевистские лозунги поддерживали не только на тех предприятиях, где за большевистской организацией шло большинство, как, например, у металлистов или портных, на даже и там, где большевистских организаций вовсе не было: большевистская критика раскрывала людям глаза на деятельность Временного правительства. Даже выступая на митингах, где большевистских предложений не принимали, Иванов убеждался: не настал еще час, но пройдет немного времени — и эти же самые люди станут первыми энтузиастами большевистских идей

…Лишь мы, работники всемирной

Великой партии труда,

Владеть землей имеем право,

Но паразиты — никогда…

Голосование закончилось: ни один большевик не был избран от киевских Советов на Всероссийский съезд.

Большевики встали с мест и покинули заседание. Объединение Советов уже не имело смысла: это привело бы только к объединению фракций меньшевиков и эсеров.

Тут же в вестибюле большевистская фракция приняла решение; идти на Печерск, где должен был состояться большой митинг, и рассказать пароду о провале объединительного заседании Совета рабочих и Совета военных депутатов.

Толпой выйдя на мостовую, лавируя среди трамваев, автобусов, циклонеток и извозчиков, большевики — члены обоих Советов — двинулись через Бессарабку и Собачью тропу: решено было взять в помещении печерского клуба свое большевистское знамя.

Пятаков шел с Ивановым. Он кипятился:

— Тебе никто не поручал выступать от имени большевиков за автономию Украины! До съезда еще неизвестно, какую позицию займет партии в этом вопросе…

Иванов спокойно отвечал:

— Пока не состоялся съезд, существует известная нам позиция Центрального Комитета: я ее изложил совершенно точно. Уверен, что после съезда она не изменится…

Боженко остался у театра Бергонье. Заседание Советов продолжается — значит, рабочая самооборона должна выполнять свои обязанности.

— Василий Назарович! — взывали к нему дружинники. — Ним тоже надо на митинг! Да и наши все равно ушли…

Боженко почесал затылок.

— Знаете что, хлопцы? — наконец махнул он рукой. — Полагаю так: меньшевиков и эсериков юнкера не тронут — это же, так сказать, государственные партии. Если где и ждать провокации, то как раз на митинге… Айда на Печерск!

Данила и Харитон шагали в последней шеренге.

Данила то и дело сбивался с ноги. Он снова погрузился в сладкие мечты. Теперь ему виделось, как «ма–ле» уже становится на ножки и как они с Тоськой выводят его «на проходку». Идут они от Аносовского парка к Днепру — в воскресенье, конечно, — и навстречу им все знакомые и соседи. Люди постарше одобрительно улыбаются, молодые женщина всплескивают руками, девчата визжат — тискают Тоську, хватают «мале» и мусолят ему щечки поцелуями. Тоська краснеет и прячет лицо у Данилы на плече, а Даниле приходится хмуриться и сурово выговаривать: «Не балуй!».

— Да ты оглох, что ли? — сердится рядом Харитон. — Слышишь? Который раз спрашиваю, что это у тебя в руке?

Данила спохватывается и торопливо прячет пакетик в карман. Это небольшой кусочек печатного мыла «4711». Он купил его в киоске «Бровар и К°”, у которого ему пришлось стоять на часах. Надо полагать, расчудесное мыло — такая о нем красивая реклама намалевана! Да и вообще, теперь же — революция! Хватит уже, чтоб пахучим милом умывались одни буржуи! Пусть и от маленького Даньк духовитым мылом пахнет, пусть растет по–человечески.

Данько — это и будет Данилов сын: не дочка же, в самом деле, у него родится! И Данила решил передать сыну собственное имя — пускай увековечивается в потомстве!

6

Перед 3–м авиапарком бурлил тысячеголовый митинг. Солдатские фуражки, пирожки авиаторов, кепки рабочих и яркие платочки печерских пролетарок: во всех общественных событиях жены арсенальцев участвовали вместе с мужьями, а девчатам, известно, куда бы ни идти, только бы перемигнуться с авиатором или понтонером.

Старый Иван Брыль пришел вместе со старым Максимом Колибердой. Меланья с Марфой, тоже парой, держались рядом с ними. Вышла и Тося с подружками.

Но Тося не щебетала и не подмигивала авиаторам. Ей, замужней женщине, это было не к лицу. И вид у нее, как и полагается замужней: солидна, хотя и щупла, осаниста, даром что неказиста, и на девчат–подружек только покрикивает: «Да, помолчите вы балаболки!» Чувствовала она себя торжественно, будто в церкви: и словно стесненно, и словно бы легко и радостно, как если б взойти на лаврскую колокольню, на самый верх и, наклонившись через перила, посмотреть на землю. Боже, и страшно как и прекрасно! Даже ноги немеют, будто прыгнула сверху, и вот–вот уже как во сне, коснешься земли — и подломятся под тобою ноги, как спички. Нет, нет! Тосе прыгать теперь нельзя, теперь она точно стеклянная, тронешь пальнем — и разобьется. А разве имеет она право разбиваться, когда под сердцем у нее…

Тося зарделась, подумав об этом, и отвернулась от девчат, спрятав веснушчатое личико в угол воротничка сарпинкового платья. Под бабьим платком и не видно было теперь русая она или рыжая и сбиты ля все еще волосенки мальчишеским чубом.

Тося была счастлива, и больше ей ничего на свете не было нужно.

А митинг уже начался. Докладывал представитель Петроградского гарнизона, член полкового комитета дислоцированного в Петрограде 180–го пехотного полка, вольноопределяющийся Юрий Коцюбинский. Он говорил о том, что солдаты города Царицына на Волге и матросы порта Кронштадт на Балтийском море признали Временное правительство антинародным и требуют, чтоб власть в стране была передана Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.