Меч Тристана - Ант Скаландис

— Можно я доделаю это при тебе? — прошептала она. — Мне очень хочется, мне просто надо…

— Можно, — хрипло ответил он, удивив этим сам себя.

И Белорукая снова развела ноги и продолжила. Она уже не закрывала глаз, она смотрела все время в лицо любимому мужу, и настоящий восторг все откровеннее пылал в ее голубых глазищах, распахнутых шире некуда, и рот ее был раскрыт в ожидании стона, и ноги, и губы между ними — вся она была распахнута навстречу любимому, и конечно, он не мог не возбудиться, и он уже почувствовал, что сделает сейчас какую-нибудь глупость, но Изольде было слишком хорошо, и жаркая сладостная мука настигла ее раньше обычного, и она закричала, а потом, тихо поскуливая, свернулась, сжалась в комочек, как белая лилия, уходящая вечером на дно речной заводи.

В ту ночь ни он, ни она не произнесли больше ни слова и быстро уснули оба. Порознь, как всегда.

И Тристан увидел во сне свою Машу. Они мастурбировали вдвоем, сидя друг перед другом. Никогда они так не поступали в жизни, никогда, но сейчас было очень приятно, и он едва успел проснуться в последний момент.

Следующий день прошел в бестолковой суете, решительно нечего рассказать про весь этот день, а вот вечером Изольда Белорукая устроила праздничный ужин на двоих.

— Сегодня ровно три месяца со дня нашей свадьбы! — объявила она.

Тристан засомневался в точности ее подсчетов, но тут же обнаружил, что сам вообще не помнит, какого числа произошло это печальное для него событие, и спорить не стал. Он же понимал, что дело тут совсем не в «юбилее».

А стол накрыт был по высшему разряду. Деликатесы на нем появлялись совершенно немыслимые. Слуги приносили то омаров, то черную икру, то авокадо с устрицами и лимоном, то оливки с анчоусами, то лягушачьи лапки — всего и не перечислить. Вот когда Тристан понял, как питается старик Хавалин в свои лучшие дни, ведь вся эта снедь из его стратегических запасов извлекалась по его высочайшему повелению. Ну и, конечно, молодожены пили прекрасное игристое вино.

— Не боишься? — спросил Тристан у супруги. — Не боишься, что я опять недели на две в запой уйду?

— А я теперь ничего не боюсь, — ответила белорукая красавица с улыбкой.

И глаза у нее были в этот момент счастливые-счастливые.

«Что ж это она задумала такое?» — недоумевал Тристан и пил на всякий случай осторожно, понемногу, зато закусывал вдоволь, как следует, благо было чем.

А когда они уединились в покоях, Изольда разделась перед ним полностью, даже нижнюю рубашку сняла и сказала:

— Тристан, мы с тобою муж и жена по Римскому Закону. Можно я опять сделаю это, а ты будешь смотреть на меня? Мне так вчера понравилось! И я уже поняла теперь, что Бог, рожденный в Вифлееме, не запрещает тебе этого. Тебе нельзя соединяться с женщиной, а смотреть наверняка можно. Иначе ты бы не стал… Закрыл бы глаза или уже получил бы наказание. Ведь правда?

Ничего не ответил Тристан. Просто присел на край постели и молча кивнул.

О, теперь она уже совсем не стеснялась! Захмелевшая, расслабленная, бесстыдная, она показала ему все, чему научилась за долгие ночи одиночества. И ему это тоже нравилось (ё-моё, нравилось!), и в какой-то момент он начал машинально расстегивать пояс на брюках, и Белорукая, не прекращая лихорадочных движений, зашептала:

— Сними, сними одежду, она мешает тебе, а это тоже можно, я знаю! Бог не накажет! Бог запретил тебе только соединяться с женщинами, а смотреть мы можем и друг на друга, ведь правда? Ну скажи мне, что я права!

И опять Тристан ничего не ответил, только поднялся, и брюки упали на пол как-то сами собой, а пальцы, неподвластные разуму, уже делали свое дело. И все получилось, как в давешнем сне. Только сдерживаться не надо было. А кончили они одновременно!

Вот такая брачная ночь через три месяца после свадьбы.

Изольда заснула сразу с тихой улыбкой на устах, а он все ворочался и ворочался, чувствуя жуткий неуют. Отчего же? Отчего? Под утро понял: ему было страшно.

Он боялся сойти с ума.

Через каких-нибудь десять дней у них уже не получалось кончить, просто глядя друг на друга, даже после изрядной выпивки. Впрочем, это Изольде вино помогало возбуждаться и приближать наступление оргазма, Тристану оно помогало в другом — отвлекаться от мрачных мыслей, забывать о подступающем безумии. Но так или иначе им обоим стало мало того, что они делали. И Белорукая, конечно же, спросила, запрещает ли Бог Тристану прикасаться к женщине руками, и Тристан, задумавшись тяжко, ответил, что тогда в монастыре, давая обет, не обсуждал с Богом разных мелких подробностей, но вероятнее всего, это грех, большой грех, и он бы не хотел испытывать судьбу. Изольда загасила все факелы, легла, отвернулась от него и тихо посапывала, делая вид, что уснула, грустно-грустно посапывала. И тогда он решился. Придвинулся и шепнул ей на ухо:

— Я вспомнил. Мне можно прикасаться к женщине, но только в темноте. Поначалу, — добавил он как-то уж совсем глупо, оставляя себе лазейку па будущее.

И сразу начал ласкать ее.

От этих неожиданных и неведомых ей ласк Изольда пришла в полнейшее неистовство и кончила в три минуты, он даже сам и возбудиться толком не успел.

В общем, на следующий день они, естественно, ласкали друг друга, иначе ему уже было не интересно, а Бог, рожденный в Вифлееме, позволил Тристану и это. Вино играло не последнюю роль в новых играх, ведь для каждого следующего шага в познании друг друга им требовалось раскрепоститься. Нет, очередного запоя с Тристаном не случилось, однако по вечерам трезвым он практически не бывал. И проводя утро и день в обычных делах, всякий раз с нетерпением ждал первого кубка пьянящей жидкости и первого трепетного касания волшебной белой ручки.

Многообразный и даже изысканный петтинг (именно этим невинным английским словом назовут подобные милые развлечения специалисты века двадцатого) продолжался у них добрый месяц, но и такая любовная игра исчерпала себя. И тогда они естественным образом перешли к оральному сексу. Ненадолго.

Восторгам Изольды Белорукой, разумеется, не было предела. Она открывала для себя еще одну страницу незнакомой доселе интимной жизни и, видя, как многолики способы наслаждений в браке, начинала подумывать, что обет, данный Тристаном, — не так уж плох, что это чей-то необычайно мудрый замысел. Некто давал понять людям: можно прожить вместе долго и счастливо безо всякого полового акта, ведь совокупление само по себе нужно только для зачатия ребенка, и то не обязательно (теперь она уже и это понимала, будучи подкованной с помощью Тристана, не хуже какого-нибудь провинциального сексолога). А вот когда и если надумают детей заводить, тут как раз срок мужниной клятвы и подойдет к концу. Но дети — это уже совсем другое, там не до наслаждений станет, там сплошные проблемы и заботы, а радости совершенно иного рода.

Так думала жена Тристана Лотианского и Корнуоллского Изольда Арморикская Белорукая. Представления ее о половой жизни были, конечно, слегка набекрень, но разве это главное? Главное, чтобы человек счастлив был, то есть сам себя ощущал счастливым. Однако…

Спросим снова, в который уж раз: что может быть на свете мимолетнее счастья человеческого?

Неуют, поселившийся в душе Тристана еще в ту «первую брачную» ночь, делался все ощутимее день ото дня. Довольная жизнью Изольда; успокоившийся брат ее Кехейк, начавший подозревать, что ни в какой Тинтайоль Тристан уже никогда не поедет; потирающий руки перед очередной роскошной трапезой Хавалин, вопрошающий с прямотою старого вояки:

— Ну что, Тристан, голубчик, когда нам детишек ждать? Когда Изольдушка наша от тебя наследника понесет?

Все это было замечательно, мило, по-домашнему, но все какое-то ненастоящее. Карточный домик — дунь, и рассыплется. Кто первый дунет, он не знал, но час близился. Тучи сгущались. Пока лишь в душе Тристана. Но он понимал, что не выдержит долго. Либо, не дожидаясь годичного срока (обет, ядрена вошь!), все-таки соединится с Белорукой, и тогда — все: дети, настоящая семья, быт, рутина, назад дороги не будет. Либо он удерет отсюда куда глаза глядят. А глаза его уже никуда не глядели. Ни-ку-да. Закрыть бы их, заснуть навечно и ничего не видеть, потому что надоело все. На-до-е-ло! Собственно, это был уже третий вариант. Вариант безумия. Не зря он боялся сойти с ума. Кажется, уже сошел. Хотелось наделать много-много глупостей: посуду побить, скотину порезать, людям каким-нибудь бошки порубать, замок подпалить, а потом — брык! — и головой о камни. Весело.

Примерно что-нибудь такое Тристан бы наверняка и отколол, тем более весна уже шагала по Европе, и вроде наступало время объявлять о своем решении другу Кехейку. А уж какое там решение, когда все только сильнее запуталось! Оставалось лишь выбрать наилучший способ, каким попроще счеты с жизнью сводить.