Папа римский и война: Неизвестная история взаимоотношений Пия XII, Муссолини и Гитлера - Дэвид Керцер

Инициировав эту секретную миссию, папа решил, что ему следует еще и появиться на публике. Похоже, он не отдавал себе отчета в том, что объявление о его предстоящем обращении к народу вызовет заоблачные ожидания римлян. Когда итальянцы узнали, что 1 сентября, в четвертую годовщину начала войны, понтифик выступит со специальным радиообращением ко всему миру, сразу же поднялась волна слухов. Возможно, думали люди, он объявит, что договорился о прекращении бомбардировок Рима или даже о том, что война в Италии закончилась.

Восседая на своем троне в белой мантии и в белой шапочке на темени, папа говорил в микрофон своим немного гнусавым голосом. Тысячи людей столпились в соборе Святого Петра и на прилегающей к нему площади, где были установлены динамики, передававшие слова папы. Пий XII не принадлежал к числу искусных ораторов: он говорил отрывисто, по три-четыре слова, но тщательно выделял каждую фразу интонацией. По всему Риму толпы людей собирались в кафе, где радиоприемники были включены на полную громкость.

Те, кто надеялся услышать хорошие новости, были разочарованы. Французский посол отмечал, что тезисы папы в «определенной мере обманывали», так как, выражая сердечные пожелания «справедливого и долгого мира», он не предлагал ничего конкретного. «Как и в предыдущих посланиях, Святой Отец подчеркивал свою беспристрастность по отношению ко всем воюющим сторонам, свою равную тревогу обо всех народах». Осборн, британский посланник, докладывая об этом выступлении в Лондон, отмечал, что некоторые коллеги-дипломаты считают главным побудительным мотивом этой речи стремление папы призвать союзников лучше обращаться с Италией, однако «я придерживаюсь иного мнения и полагаю, что он почувствовал необходимость снова появиться на первых полосах газет и представить себя гарантом мира».

Хотя многие римляне остались недовольны этой речью и сочли, что папа обманул их, они по-прежнему надеялись на его помощь в спасении от надвигающейся катастрофы. Бездарное правительство Италии явно не внушало народу особой уверенности. Когда после трансляции обращения папа вышел из своих покоев на балкон и простер руку, люди в огромной толпе, собравшейся внизу, стали размахивать шляпами и белыми платками, приветствуя Божьего наместника на земле[732].

Секретные переговоры свежесформированного правительства с союзниками начались в Лиссабоне в середине августа. В конце месяца они переместились на недавно созданную на юго-востоке Сицилии военную базу союзников. Роберт Мерфи, представлявший американскую сторону, и Гарольд Макмиллан, представлявший британцев, прилетели туда из Алжира на финальный этап переговоров с эмиссарами премьер-министра Бадольо – генералами Джузеппе Кастеллано и Джакомо Занусси. Рузвельт и Черчилль уже выработали условия перемирия, и им не терпелось, чтобы итальянское правительство подписало этот документ. Но после встреч в Лиссабоне итальянцы стали относиться к этому переговорному процессу более настороженно. С севера в Италию продолжали идти немецкие войска, и Бадольо, чьи страхи раздувал министр иностранных дел, все больше беспокоился. Теперь итальянские генералы заявляли, что не станут подписывать соглашение, если союзники не гарантируют высадку своих войск севернее Рима в тот же момент, когда будет объявлено о заключении перемирия. Мерфи сообщал Рузвельту: «Они утверждают, что если мы высадимся южнее Рима, то немцы займут город и все, что севернее. Итальянцы сильно опасаются последствий этого: им видятся жестокие массовые убийства, мародерство, масштабные разрушения».

Если итальянцы и пытались оказать давление на союзников, то возможностей для этого у них было немного. Мерфи и Макмиллан предупредили их, что если они сейчас же не подпишут представленные условия капитуляции, то произойдут три вещи:

Для союзников перестанут существовать король и нынешнее итальянское правительство.

Мы будем вынуждены посеять хаос и анархию по всей Италии…

Разумеется, нам придется осуществлять безжалостные и масштабные бомбардировки, пока все главные итальянские города, в том числе и Рим, не обратятся в пепел и груду развалин[733].

В тот же вечер два итальянских генерала полетели обратно в Рим, чтобы сообщить Бадольо о полученном ультиматуме.

«Вполне очевидно, – писал Эйзенхауэр военному министерству в Вашингтон, – что итальянское правительство не наберется храбрости подписать перемирие и во всеуслышание заявить о нем, пока не увидит высадку сил союзников в районе Рима и не получит гарантию защиты от немцев». Поэтому «мы полагаем, что развертывание воздушно-десантной дивизии в этих целях… станет правильным шагом, поскольку успех "ЛАВИНЫ" [планируемой операции по высадке на материковую часть Италии близ города Салерно, к югу от Неаполя] с большой вероятностью будет зависеть от помощи итальянцев, которая существенно замедлит продвижение немецких частей». Эйзенхауэр заключал: «Таким образом, следуя приказу поддерживать итальянские подразделения, которые будут реально сражаться против немцев, я готов развернуть воздушно-десантную дивизию в районе Рима, если мы получим достаточно надежные заверения в намерениях итальянцев сотрудничать»[734].

На следующий день, 2 сентября 1943 г., Рузвельт и Черчилль направили Эйзенхауэру совместный ответ: «Мы одобряем ваше решение запустить "ЛАВИНУ" и высадить воздушно-десантную дивизию близ Рима на указанных условиях»[735].

Эйзенхауэр вылетел 3 сентября на Сицилию, чтобы лично присутствовать на церемонии, на которой Кастеллано подпишет соглашение о перемирии от имени премьер-министра Бадольо. Обнародовать факт подписания предполагалось через несколько дней, когда союзники высадят значительные силы у Салерно и по воздуху перебросят свои части в Рим. Успех операции зависел от того, удастся ли итальянцам обеспечить безопасность римских военных аэродромов, чтобы там смогли приземлиться бойцы 82-й воздушно-десантной дивизии США. Рузвельт с Черчиллем намеревались выпустить совместное заявление о капитуляции Италии 8 сентября. Премьеру Бадольо сообщили, что он должен публично заявить о ней в это же время[736].

Но в последний момент показалось, что все усилия могут пойти прахом. Накануне предполагаемого публичного объявления о перемирии Бадольо неожиданно попытался отложить его, заявив, что он больше не может гарантировать контроль над теми аэродромами близ Рима, на которые рассчитывали воздушно-десантные части союзников. Утром того дня, когда планировалось объявить о заключении перемирия, итальянский премьер направил Эйзенхауэру неприятное послание: «Из-за резкого изменения ситуации и присутствия немецких войск в районе Рима больше не представляется возможным принять предложение о немедленном перемирии, так как это приведет к оккупации столицы и захвату власти в стране немцами».

Теперь союзники не могли перебросить войска в Рим воздушным путем, но они уже начали операцию «Лавина», и им срочно требовалось публичное объявление перемирия, причем до того, как десант высадится в континентальной части Италии. Переправляя в Вашингтон послание итальянского премьера, Эйзенхауэр ясно изложил собственное видение того, как нужно действовать: «Мы хотели бы знать… ваше мнение о том, следует ли нам все-таки объявить о перемирии, так как это может иметь тактическое значение и ввести противника в заблуждение. Безусловно, само итальянское правительство не заслуживает того, чтобы при этом мы учитывали его интересы»[737].

Из Вашингтона ответили быстро: «Как полагают президент и премьер-министр, поскольку соглашение уже подписано, вам следует выбрать время для публичного оповещения о нем так, чтобы это способствовало проведению военных операций. Как это скажется на итальянском правительстве, значения не имеет». Эйзенхауэр направил премьеру Бадольо финальный ультиматум: «Я намерен оповестить общественность о принятии условий перемирия в тот же час, в какой это изначально планировалось сделать… Если с вашей стороны или со стороны каких-либо подразделений ваших вооруженных сил последует отказ от сотрудничества согласно выработанным договоренностям, я раскрою перед миром все протоколы. Сегодня день Х, и я ожидаю, что вы выполните взятые на себя обязательства»[738].

Бадольо продолжал тянуть время и объявил о заключении перемирия лишь поздно вечером, уже после того, как о капитуляции Италии сообщили по радио. Люди высыпали на улицы. Кое-кто из молодежи пел, плясал, размахивал итальянскими флагами, но многие итальянцы постарше испытывали смешанные чувства: их огорчало унизительное поражение родной страны и они страшились будущего. Несколько тысяч римлян заполнили площадь Святого Петра. Они кричали, что надеются на мир, и просили папу подойти к окну. Но он так и не исполнил их желание.